Поезд тащился к югу. На подножке вагона сидел Сашка Качанов. Колкий ветер забирался под фланелевую куртку, пронизывал до костей.
Далеко впереди состава натруженно пыхтел паровоз. Из его трубы вместе с клубами дыма вырывались искры. Ветер подхватывал дым, рвал на куски и плотно прижимал к земле. По насыпи неотступно скользили тени вагонов, словно пытались поймать паровоз за его лохматую дымную косу.
Сашка ежился от холода и вспоминал Савелевский лесной техникум, который покинул два дня назад.
…В комнате общежития сейчас тепло, и окна раскрыты настежь. Вчера там был переполох, а сегодня ребята небось свыклись с тем, что нет среди них Качанова. А Колька Свиридов, наверное, перед всеми оправдывался: не хотел, мол, обидеть Сашку. Ну, подумаешь, сказал, что не получится из Качанова моряка, что нет у него силы воли. Великое дело! Неужели стоило из-за этого бросать техникум и мчаться куда глаза глядят? Ведь и прежде спорили ребята. И всякий раз кому-то доставалось больше всех. Если бы каждый обиженный убегал, так в техникуме никого и не осталось бы.
Но Качанов сейчас и не обижался на Свиридова. Рано или поздно мечту свою осуществлять надо. А мечтал Сашка об одном — стать моряком. И море представлялось ему чем-то прекрасным, всегда бушующим — Качанов никогда еще не видел настоящего моря. Окончив семилетку, он вместе с товарищами по детдому был направлен в лесной техникум. Вместо седых грозных волн зашумели вокруг Сашки могучие липы и ясени, вместо послушного его воле штурвала попал в руки тоненький ученический карандаш, и не морскую сложную науку стал изучать Качанов, а пресную лесную азбуку. Да недолго занимался он таким скучным делом.
В эти последние перед морозами теплые дни ребята все свободное время проводили в лесу, плотной стеной окружающем здание техникума. К осени деревья поседели. Кряжистые ясени и липы упрямо поддерживали на своих ветвях охапки листьев. Лес стал прозрачным. Кажется, тронь деревцо — и оно зазвенит золотыми листьями-колокольчиками.
— Красота-то какая! Кра-со-та-аа! — кричал Свиридов, сложив рупором ладони. — Глядите, ребята, нашего Качана-Колумба эта красота не трогает.
Сашка лежал на траве, покусывал сухую былинку и читал «Фрегат «Палладу».
— Эй, Колумб! В каких широтах бороздит седые волны ваш корабль? Порт-Саид, Марсель, Сингапур?
Сашка запрокинул голову и мечтательно проговорил:
— Син-га-пур! А что, ребята, если захотеть, можно из нашей речушки в Сингапур попасть.
— Чего придумал! Как?
— Даже очень просто. Из речки в реку, из реки в море, из моря в океан. Длинный, правда, путь, но можно.
— У тебя, Качан, путь короче, — поспешил охладить Сашкину фантазию Свиридов. — Из школы в техникум, из техникума в домик лесничего с собственной коровой… Мечтатель. То стихи сочинял, а теперь морем бредит. Ничего не выйдет у тебя.
— Еще посмотрим. Не все же флотоводцы с детства моряками были, — пробовал защититься Сашка.
— Настоящие моряки в тельняшках рождаются. А тебе не суждено. Сколько угодно можешь путешествовать по своим книжным морям да океанам, а быть тебе лесничим — и все тут.
— Эх, ты, бабка-гадалка, — насмешливо проговорил Сашка и замолчал.
…Поезд, замедляя ход, подошел к слабо освещенной платформе. На низком домике надпись: «Балта».
«Уже морские названия встречаются, значит, скоро Одесса, — подумал Сашка. — Одесса…»
Вдоль состава медленно двигался милиционер. Сашка припал к холодной двери вагона. Наконец лязгнули буфера, здание вокзала поплыло назад. Кто-то вспрыгнул на подножку. Сашка съежился от страха. «Неужто милиция?» Нет, перед ним выросла фигура мальчишки. Незнакомец ловко выбил дробь ногами, похлопал себя по бокам, пытаясь, видимо, согреться. Потом крикнул Сашке.
— Эй, ты, дай огня!
— Нету.
— Не куришь, значит?
— Не курю.
— Маменькин сыночек, значит?
— Сам ты, может, сыночек.
— А почему не куришь?
— Не хочу.
— А пожрать у тебя нет? Хлеба, может, кусок, а?
— Сам второй день ничего не ел.
— И хлеба, значит, нет? И у меня нет. Сало только. Хочешь?
Сашка, опасаясь подвоха, искоса посмотрел на незнакомца: «Что-то уж очень щедрый этот грязный тип. Как бы чего…» Качанов покрепче прижал узелок с книгами. Но его попутчик, порывшись в карманах, уже протягивал ему небольшой бумажный сверток.
— Ешь сколько влезет. Я без хлеба не могу.
Сашка торопливо развернул бумагу и, не медля, вцепился зубами в жесткий комок сала, пахнущий чесноком и махоркой.
— Ишь, как волк, голодный. Вторые сутки голодный и ничего не достал?
— Где? — удивился Сашка.
— Фью-уть! Да ты, видать, не промышляешь.
— Чего? — не понял Сашка.
— Ничего. Из дому удрал? Домошняк?
— Сам ты, может, домошняк, а я шесть лет в детдоме был.
— И на седьмом году удрал? Молодчик. А далеко катишь?
Сашка промолчал.
— Так, понятно, — многозначаще проговорил незнакомец и, усевшись рядом с Сашкой, тоже замолчал.
К рассвету поезд запетлял по одесскому пригороду. Город еще спал. Изредка по улицам проносились машины с синими буквами на крытых кузовах: «Хлеб». При виде этих машин спутники глотали слюну. Сашка искоса стал рассматривать своего попутчика. Это был невысокий, плотный, не по годам широкоплечий подросток. Одет он был легко. На ногах красные чувяки. Широченные засаленные штанины подвязаны внизу бечевками. Синяя спортивная курточка с замком-змейкой. Широкоскулое лицо, покрытое несходящим загаром, смешанным с пылью и паровозной копотью. Из-под крохотной кепки с чуть заметным козырьком выглядывала ровно подстриженная смоляная челка.
