15 янв.
Сегодня тихо. Ни живых, ни мертвых.
С живыми все понятно: праздники кончились. У меня не осталось ни одного подарочного альбома с видами. Под землей в праздники лучше всего продаются альбомы с видами, кулинарные книги и детские книжки с картинками. Я заворачиваю их в пленку, чтобы эта пыль — пыль везде, пыль всегда, пыль въедается в пальцы, в страницы, в легкие — не испортила глянцевые голубые небеса над Спасом-на-Крови. На обложках альбомов с видами чаще всего фотографии Смольного собора или Спаса-на-Крови. Небеса ужасно яркие, но на них можно смотреть. От вида блинов с икрой на обложке кулинарной энциклопедии просто тошнит. Под землей как-то странно воспринимается обычная еда.
Но покупатели реагируют спокойно. Под землей книги в подарок покупают по дороге. Второпях. Между прочим. Их даже не рассматривают особенно, только просят: «Мне что-нибудь покрасивее и подороже». Чтобы подарить каким-то другим, которые, в сущности, безразличны. Поэтому в праздники идут только три сорта товара. Детям — сказки, мужчинам — альбомы, а женщинам — жратву. И я стираю пыль с плёнки мокрой салфеткой — небеса вспыхивают такой голубизной, что глазам больно.
Отвык я от этого цвета. Но фигня это все.
Интересно, почему мертвые пропали. Никто не кончает с собой в праздники? Или что? Надежда в людях проснулась, хе-хе… Один-единственный труп подпирает спиной стену — наверное, наркоман; не иначе, как случайно откинулся. Даже не пытается уехать; неизвестно, куда его вывезет — а тут ему неплохо. Уже часа три стоит, не шевелясь — двигаются только зрачки, широкие и мутные. Следит за электричками.
Мертвые от метро не устают. А я — живой.
Я живу под землей, при искусственном свете. Я просыпаюсь при искусственном свете, выхожу в темноту, спускаюсь под землю и выбираюсь на поверхность, когда там снова темно и искусственный свет. Я существую при искусственном свете. Я не то, чтобы устал, но все время существую между сном и явью. Я начал забывать, что такое неискусственный свет.
Солнце… Даже странно вспоминать это слово.
Метро — это лимб, вот факт, пошлая истина, которой никого нельзя удивить. В лимбе нет настоящего света и быть не должно. Все правильно.
И никакая не преисподняя, вот что я вам скажу. Я не знаю, где преисподняя. Может, туда идут поезда, о которых объявляют «На этот поезд посадки нет». Может, туда можно попасть как-то еще. Но метро как таковое — за пределами. За верхними пределами и за нижними пределами. Поэтому в нем нет ничего по-настоящему ужасного. Все странное и бессветное, но не кошмарное. Лимб, этим все сказано.
Продавал я пачками фантастические романы, в которых люди спасаются в метро от некоего гипотетического конца света. В тридцатые годы. В восьмидесятые годы. В будущем. Апокалипсис, атомный взрыв, инопланетное вторжение… Фантасты — смешные люди. Ездили в метро — и впечатлились? Промелькнуть через лимб, выйти на поверхность с другой стороны, чуточку зацепить что-то такое у себя в душе… Хорошенькое местечко они нашли для спасения человечества! Я читаю и веселюсь. Интересно, они всерьез считают возможным спасение от ада в лимбе? Впрочем, они понятия не имеют, что это такое — метро. Они придумывают инопланетян и мутантов поужаснее, совершенно не представляя себе ни тех, ни других — а о самых обычных вещах не знают, и знать не хотят. Фантастика спокойнее действительности.
Поэтому народ так ее любит.
Хотя о метро я тоже толком не знал, чего там. Иначе не пошел бы сюда работать — ах, тут такая хорошая зарплата. А теперь уже не уйти… Я работаю по шестнадцать часов. Иногда закрываю киоск шторой и сплю на самой нижней книжной полке, под кассой, просыпаясь от дикого озноба. Под землей редко хочется есть, но спать иногда хочется нестерпимо. И спросонок всегда холодно до костей, хочется выпить, хотя бы горячего чаю. Я кипячу чай в большой ложнофарфоровой кружке и плюю на все правила. Даже если нагрянет мое начальство — сверху, тоже не имеющее понятия о том, что такое метро — скандала не будет. Они же знают: под землей трудно. За это и платят. Почти всем, кто здесь работает, платят хорошо. Только деньги потихоньку теряют смысл.
Своих коллег я называю про себя «детьми подземелья». Почти все они живые люди. Только у самых бесчувственных из них нет этой печати лимба на лице. У всех серая кожа и блестящие глаза, как у морлоков, блестящие, с красными прожилками. Новенькие общительны и трепливы. Те, кто работает под землей давно, молчат и усмехаются в ответ на любые вопросы.
Сегодня я работаю на Просвете. Холодно. Сквозняк иногда доносит запах сырой свежераскопанной земли, его чувствуешь лицом, он влажный и более живой, чем весь остальной воздух. Это очень приятно. Обычно воздух сухой, теплый и мертвый, липнет к лицу. Я вхожу в метро — и попадаю в воздух, стоячий, как болото. Тут все стоит стоймя: воздух, свет, время. Движение времени изображает текучая смена цифр на электронных табло. Раньше я думал, что это настоящие часы; теперь меня не обманешь. Тут все движение иллюзорно, и все думают, что спешат.
Книг покупают очень много. Мой прилавок плотно заставлен дешевыми книжками в бумажных обложках. Это детективы, самая ширпотребовская фантастика и любовные романы. Их покупают пачками; те, кто ездит в метро постоянно, используют книжки, чтобы уткнуть в них глаза и ничего вокруг не видеть. Хома Брут рисовал для этого круг мелом, но вместе с кругом нельзя передвигаться. Книжки удобнее. Оторвав взгляд от страниц, можно случайно проследить, к примеру, как меняется твое отражение в вагонном стекле — это уже достаточно неприятно, но это ведь такие пустяки.