— Живём как в сказке, — смеялся он, бывало, по вечерам. — Позвала к себе раз старая мать рода своего главного мужа и повелела ему…
— Укушу! — взрыкивала она, но не кусала, а смазывала когтями — по волосам негоднику, по волосам, чтобы не оцарапать ненароком до крови.
Косы, впрочем, прореживала изрядно.
А когда-то и впрямь кусала, накидывалась с радостным воем и рёвом. Точно как в той сказке: «…повелела: зачни мне пятерых сыновей-героев!» Протекло время, как кровь сквозь пальцы: сто двадцать лет по счёту Отчизны, двенадцать по счёту этой планеты. Теперь одной памяти принадлежит время — песням, легендам, сказкам.
«Чую срок, — изрекла легендарная та мать рода, — нынче ношу я мой последний приплод, последний выводок. Много у меня дочерей, не желаю дочерей ныне. Хочу видеть, как ты сыновей под клинками вырастишь». И наполнились радостью сердца воина, украшенного шрамами: его главное, центральное сердце, и левое сердце, а правого сердца у него не было, потому что он обменял его в давнем бою на сорок вражеских жизней и сорок звенящих золотом кос. Так возрадовались друг другу он и его госпожа, и радовались два вечера и два утра, пока вся утварь в доме не превратилась в черепки, а все покрывала не изодрались в клочья…»
Н’йирра долго выдохнул, сощуриваясь, золотисто-зелёные глаза его молодо заблестели. «Хорошо, хорошо…»
В последнем приплоде Ацарши принесла троих — двух девочек, здоровых и красивых, и выродка-анэнцефала. Уродец среди новорожденных считался хорошей приметой: это значило, что кому-то из малышей досталось две доли человеческой силы и ума. Но Ацарши всё равно фыркала, порыкивала, была недовольна. Поедать уродца она отказалась, несмотря на уговоры подруг и старших дочерей.
— Обычаи, обычаи! — кричала она так, что даже на мужской половине дома было слышно. — Умов вы лишились с этими обычаями, кому они здесь нужны?! Где Кадара? Где хоть какие-то люди?! Услышите голос — блюдите обычаи, Ймерхши именем. А до того мочилась я на них.
— Ну и баба! — сказал тогда Н’йирре М’йарга, наставив уши повыше.
А Н’йирра только улыбнулся.
Много, много раз он это слышал, много, много раз ему обещали, что Ацарши его загрызёт на ложе.
Не загрызла же.
Выгнав женщин, Ацарши позвала его и попросила унести уродца подальше. «Закопай его в землю, — сказала она, глядя в потолок, — чтобы никто его не съел, кроме червей». Н’йирра так и сделал. Пускай это была только прихоть роженицы, с чего бы мужчине не потакать ей? Ведь Ацарши ныне снова кормила его выводок.
Две дочки, Нйарши и Цнерши, уродились толстенькие, с белыми зубками и белыми прозрачными коготками. Их хотелось нюхать и нюхать, так они нежно пахли. Нйарши шипела, то и дело норовила укусить отца за нос, а Цнерши только размахивала ручонками и урчала, жмурила золотые глазки, улыбалась, когда её щекотали.
Так родила своих последних детей Ацарши.
А про голоса она говорила верно. Ни одна точка связи не отвечала передатчикам их кораблей уже двенадцать лет по местному времени, то есть много больше века по времени Ррит Кадары. Этот мир назывался Ррит Тираи, и был так далёк от Отчизны, как только возможно. Сюда, в места дикости, места опасности летели подростки, чтобы вкусить крови и воспитать дух и плоть.
Так устроены сердца человеческие, что в определённом возрасте жаждут жестоких убийств, тягот и опасностей. Это потом они успокоятся и будут довольствоваться поединками чести, а то и дружескими состязаниями. Молодцу, с которого едва сошли пятна, у которого на уме одни герои и войны прежних времён, нужны не любовь и мудрость, а великие битвы и охота на крупного зверя. Могучего врага ищет он и такой добычи, которая могла бы его самого растоптать, загрызть или поднять на рога. И надо дать ему драки и славы, надо излупить его и измучить до полусмерти, чтобы безумие юности нашло выход. Удовлетворив кровавую жажду, получив почётные зажимы на косы, многие из отчаянных забияк выберут мирные дела, созидание и науку… А если не случится необходимого, если юность не отпылает высоким костром, то хищные инстинкты, загнанные слишком глубоко и слишком рано, станут болезнью. И начнут подростки ночами рысить по городским улицам, травить сверстников или устраивать облавы на взрослых. Убьют кого-нибудь стыдно или сами стыдно умрут, чего доброго…
Благородно дело и свят долг наставника: обучить юношей, направить верным путём, указать добычу клыкам их и врага — клинкам.
Это дело выбрал себе Н’йирра когда-то, давным-давно, когда сам был юнцом, полным ярости и восторга. Воистину то был хороший выбор. Больше века исполнял Н’йирра свой долг и не было дня, чтобы не радовался ему.
Хороший выбор.
«Да, — подумал старик Н’йирра, — так надо было лететь сюда. Утолить сердца, воспитать души, открыть глазам светлую, красивую смерть».
В день вылета ему исполнялось пятьдесят лет, и это было четвёртое «странствие крови», в которое он отправлялся наставником.
Как он сыпал проклятьями, когда узнал, что Ацарши собирается увязаться следом! Только женщин ему не хватало в охотничьем рейде. У Н’йирры на руках висели сорок юнцов, с которых только-только сошли пятна и которые всякие утра начинали с того, что пытались загрызть или изнасиловать друг дружку. У него не оставалось ни времени, ни сил на то, чтобы оказывать женщинам должные почести. Но Ацарши была тверда как металл. Она хотела ставить большие эксперименты, долгие эксперименты, а кто на Кадаре позволил бы ей изменять почвы и мелкого зверя? Никто. Она сама бы себе первая не позволила. Никаких мутаций на материнском мире, управляемых или нет! Таков закон.
