Выходя из дома, я первым делом нюхаю мороз. Я втягиваю носом воздух, и если ноздри слипаются, значит, сегодня кусает здорово: поднимай воротник да поторапливайся. Этот верный признак я придумал сам для себя в детстве и считал собственным секретом, говорить кому-нибудь о такой ерунде было просто неловко. Но потом я узнал, что моим секретом владеют очень многие.
Я нюхаю мороз, и ноздри схватывает, как цементом, в самом начале вдоха. Но я уже и без того вижу, что сегодня наверняка под тридцать. У русского мороза есть свои краски: голубоватые тени на снегу, розовый воздух и в нем какие-то крохотные искорки – вспыхивают и гаснут, вспыхивают и гаснут. Есть и свои звуки: снег под ногами потрескивает, если не больше пятнадцати градусов; жалобно скрипит до двадцати пяти. Сегодня снег громко визжит при каждом шаге – стало быть, еще холоднее.
Прохожие в моем московском переулке идут размашисто, греются ходьбой. Рты закрыты, глаза сощурены, руки в карманах. Из магазинных дверей вырывается белый заманчивый пар. Сегодня там теснее, чем обычно: половина входящих ничего не покупает, просто оттаивает с мороза, похлопывает ногой об ногу, утирает слезящиеся глаза – и с Богом, дальше.
Но вдруг я останавливаюсь как вкопанный, не дойдя до магазина. И все останавливаются, даром что мороз. Все провожают глазами одного человека.
Идет этот человек спокойно, не суетясь, по-спортивному взмахивая руками. Он уж немолод, за сорок, должно быть, но статен и прям. Вся его одежда – трусы и майка. На голове нет шапки, и твердые свои шаги печатает на снегу босыми ногами. Он явно привык к восхищенному оцепенению окружающих и не улыбается при виде какой-нибудь особенно потешной бабки, замотанной в дюжину платков и застывшей с разинутым ртом, на него глядя. Он посматривает вокруг доброжелательно и весело, без превосходства, словно говоря: «Видите, как славно, когда мороз не берет! Захотите – и вы так сумеете. Ничего особенного».
Это – Россия.
Сумасшедшее, безжалостное солнце. Оно сжигает, кипятит кровь, останавливает мысли. «Степное солнце – раскаленный чайник – на спины хлещет желтый кипяток» – сказал поэт Юрий Панкратов, когда он еще умел писать стихи. В этом уютном степном городке люди никогда не слыхали о нудизме, а то бы, наверное, все стали нудистами – при такой жаре любой повод хорош, чтобы сбросить всю одежду.
Но нет, оказывается, нудистами стали бы далеко не все. Примерно половина жителей городка – казахи, и в жаркие часы на них невыносимо даже смотреть: идет человек по самому солнышку в длинном, теплом халате и меховой шапке. Ни одна капля пота не блеснет на бронзовом лице, и выражение лица – хитровато-бесстрастное как всегда, а не глупо-измученное и отрешенное какое появляется у всех приезжих, едва столбик термометра в тени поднимается выше черты «45». По уверению местных жителей, не пить и быть плотно одетым при сильной жаре – два главных правила. Местные жители эти правила соблюдают, они не знают послеполуденной «сиесты» и при 50 градусах выше нуля, когда яйцо, зарытое в песок, становится крутым через минуту, работают свои положенные семь часов, как при всякой другой погоде. Это тоже Россия.
По белой глади Чукотской тундры ползет собачья упряжка. Она видна с очень далекого расстояния – кроме нее просто ничего нет в поле зрения. Трое чукчей, стоящие у бревенчатого домика фактории вместе со мною, деловито обсуждают, кто бы это мог быть. Они досконально знают не только имена, но и малейшие подробности семейной жизни всех, кто обитает в радиусе 300 миль. Разглядеть человека на нартах еще совершенно невозможно, а чукчи на основании теоретических выкладок приходят к убеждению, что едет старик Хэу и что ему нужна выпивка, потому что он завтра женится. Через десять минут не кто иной, как старик Хэу красиво осаживает упряжку перед самой дверью фактории, могучим и точным движением вонзив глубоко в снег свой длинный остол. Ему 65 лет (мне кажется, что больше), на нем праздничная кухлянка и он, после обмена приветствиями, какой и не снится дипломатам в Объединенных Нациях, идет в факторию за выпивкой. Он не проявляет ни малейшего волнения, узнав, что спирта в продаже нет. Приветливо улыбнувшись, он объясняет купцу (до сих пор зовут купцами кладовщиков и продавцов на Заполярных факториях), что ему очень надо, потому что он завтра женится. Снова купец отвечает, что нет, и Хэу снова, все так же приветливо, повторяет просьбу. Я жду, кто из них первый потеряет терпение, сорвется, нагрубит – но нет, ничего такого не происходит. Убедившись, после очередного раунда, что спирта действительно нет, старик глядит на полки с товарами. Он показывает куда-то пальцем и говорит слово, смысл которого я не улавливаю. «Купец» улыбается.
— Это пожалуйста. Сколько?
Хэу показывает ему три растопыренных пальца и получает три флакона духов «Красная Москва», Бог весть зачем привезенных сюда за 6000 миль, из самой столицы. Щедрый, однако, жених. Три флакона дорогих духов в подарок невесте!
