Приближалась весна или то, что от нее осталось. Ведь зима теперь не та, что была прежде, до войны: никакого снега, никаких метелей и температура остается все той же. Люди просто привыкли, что через три месяца одно время года приходит на смену другому, но на деле же ничего не меняется. По крайней мере, там, где мы жили. Здесь постоянно господствовало лето, если уж называть по временам года. Жара, потрескавшаяся земля от засухи, редкий ветер и никакого дождя, вот постоянные спутники этого места. Воздрук. Не город, но и не опорный пункт, расположенный под землей как и многие лаборатории и базы Федерации.
С поверхности нас прикрывали разрушенные здания старого города, забытого всеми, кроме старожил, которые жили в деревнях неподалеку от него, но не произносили вслух. Либо боялись навлечь на себя такую же участь, как и жители этого города, либо из страха перед шпионами и солдатами. Никто не любит вспоминать старые времена, когда все поменялось, когда мир изменился. А дети, рожденные уже во время войны, и не изъявляют желания узнавать, на чьих городах построены их дома или же по чьим костям они нынче ходят. История никому не нужна.
Иногда, поднимаясь в лифте или по ступеням на поверхность, я представляю, что ничего не было: ни многочисленных взрывов, разрушивших и унесших жизни миллионы людей; ни погибшей природы; ни серых газовых облаков; ни тех мутантов… А вижу яркое солнце, согревающее, не жарящее и не палящее; небо, чисто-голубое; город вновь оживший, со всей своей суматохой, со всей беззаботностью. Боже, я до боли в груди хочу вернуть то, что желал вернуть мой отец.
Но нам уже с ним не вернуться в бьющий своей жизнью город, нет. Республиканцы отобрали его. Но я продолжу наше дело. Верну нашу мечту, чего бы мне это не стоило.
* * *
Он вошел к себе в кабинет и подошел к зеркалу: глаза красные и влажные от непролитых слез. Столько мучений на бедную девочку. Потом как бы взяв себя в руки, он одернул себя жестко:
— Она была рождена для этого! — и, смахнув застывшие слезы, метнулся к своему столу. Набрал на компьютере комбинацию, и через пару минут на экране появилось мужское лицо. Суровое, в глазах была, и мудрость, и сталь, и печаль. Он собирался с силами, но через минуту посмотрел прямо в глаза экранному изображению и произнес:
— Я сделал это. Объект перенес все и не умер. Состояние стабильно. — Тихим, немного стыдливым голосом проговорил, но он был уверен, что все делает правильно, верно. И немного расслабился. Его собеседник потер подбородок и сложил руки вместе, задумчиво глядя куда-то в сторону. Но потом кратко ответил:
— Хорошо. Я направлю тренера. Инструктора. Спасибо, доктор. Совет этого не забудет. Всего доброго. — И суровое лицо пропало с экрана компьютера, так и оставив полного удивления и испуга с открытым ртом доктора Гордона Брэннона.
— Только не Инструктор!!! — была его единственная мысль в голове.
* * *
— Доктор Брэннон, почему именно ребенок и именно она?
— Дело не в том, ребенок это или нет, и что он женского или мужского пола. Я бы не стал губить семью гражданских лишь из-за моих предчувствий или предположений. Я следил за этой семьей и в частности за ребенком много лет, пока не убедился.
— Не убедились в чем? — выпытывала правду молодая лаборантка.
— Что в ней находится «материал», — быстро ответил доктор.
Сара охнула при этих словах, округлив глаза так, что доктор Брэннон немного испугался. Девушка, хоть молодая и единственная в научно-исследовательской лаборатории, была, как говорят парни, «на троечку», и это ее выражение лица еще больше усугубляло картину.
— «Материал» — произнесла она шепотом и повернула голову к «предмету» их разговора. В огромном капсулевидном устройстве, «кровати», как между собой называли его ученые, лежала девочка лет тринадцати. Свернувшись в позе эмбриона, она лежала, не двигаясь так уже пару недель, без каких-либо видимых ран или оторванных конечностей.
— Вы хорошо над ней потрудились: она как новенькая, — довольно произнесла девушка и невольно улыбнулась, — надеюсь, она милая.
