Реквием по Марии

Читатели, которым выпало счастье слышать знаменитую певицу Марию Чеботарь или которые знают что-либо о полной блеска и трагизма жизни замечательной артистки, возможно, зададут вопрос: биографический ли роман им предлагается? Ответ на это: и да, и нет. Да — поскольку автор в известной степени попыталась проследить за всеми поворотами этой бурной, беспокойной судьбы. Нет — поскольку не все, о чем говорится в романе, происходило в жизни талантливой певицы.

Наступал канун открытия сельскохозяйственной выставки, и Мария еще не знала, что на другой день Тали возьмет ее с собой на вокзал посмотреть крокодила. Как не знала и того, что по этому случаю в город прибыл зверинец, в котором будут показывать экзотических животных… Где тут думать о зверинце — все ее помыслы были направлены на единственную пару туфель, которые в эту самую минуту, с сомнением качая головой, ощупывал неня[1] Миту.

Время было за полдень, и солнце щедро заливало узкий дворик, в котором теснились низенькие приземистые домики и ветхие сараи, огражденные от улочки невысоким забором из штакетника. Ослепительно сверкал свежепокрашенный купол церкви Мэзэраке, отражая лучи все еще жгучего сейчас, в конце августа, солнца. Редкие порывы ветра не могли разогнать тяжелый, удушливый зной, только словно бы передвигали его с места на место. Старая акация у забора, создавая очажок зыбкой, жидкой тени, раскачивала на ветвях изнуренных жарой воробьев. И только высокие, на деревенский манер, завалинки были к этому времени погружены в глубокую тень — ее отбрасывали широкие, низко опущенные крыши. Здесь, в нижней части Кишинева, дома были старые и ветхие, несущие на себе отпечаток долгих лет, чуть ли не начала прошлого века, а может, и более давних пор. Тогда они, наверное, выглядели более привлекательными, однако с течением времени постепенно врастали в землю, и сейчас это было особенно заметно.

Тетушка Зенобия повалилась на одну из таких погруженных в тень завалинок и с облегчением выпустила из рук корзины. Казалось, у нее только и оставалось сил, чтоб бросить эти корзины на землю и наконец-то присесть. Неня Миту по-прежнему осматривал туфли, делая вид, что не замечает прихода жены. Но в конце концов он больше не смог сдержать любопытства и искоса глянул на нее одним глазом. Однако ни слова при этом не произнес, может, оттого, что боялся выронить деревянные шпильки, которые держал в зубах, может, потому, что жена выглядела слишком уж усталой и он побоялся еще больше расстроить или рассердить ее. Любое его замечание могло в эту минуту вызвать целую бурю. Увидев, что жена закрыла глаза, словно собралась уснуть прямо там, на завалинке, он вновь принялся за дело: слегка поправил чуть заметно соскользнувшую набок колодку и одну за другой стал вбивать деревянные шпильки в узкую тоненькую подошву. Примостившись на низеньком стульчике напротив, Мария внимательно следила за каждым его движением. Прежде чем начать починку, неня Миту все мял и мял в руках ее туфли, придирчиво и озабоченно разглядывая их. Впрочем, Мария не могла бы сказать с точностью, что взгляд его прикован именно к туфлям: неня Миту отличался косоглазием, поэтому никогда нельзя было с уверенностью сказать, куда и на кого он смотрит.

— Тут все равно что забивать шпильки в фартук моей Зенобии, — пробормотал он, тем самым доказывая, что глаза его все-таки устремлены на туфли. — Оторваться подошвы, может, и не оторвутся, но слишком долго держаться тоже не будут. Всему приходит конец, Мария, боюсь, пришел конец и этим твоим туфлям.

— Неня Миту, — испуганно проговорила девушка. — Не убивайте меня. Ведь так хочется попасть на выставку.

— «Выставка», «выставка»! — сердито фыркнул неня Миту и просунул черный прокуренный палец в дыру между передком и подошвой, делая ее еще больше. — Тут с трудом тянешь ото дня ко дню, а у них гулянки на уме!

Мария не понимала, почему и на кого сердится неня Миту. Весь город с нетерпением ждет открытия выставки, всеми овладело веселое оживление. Улицы в центре забиты будто накануне больших праздников. Магазины на Александровской, как никогда, переполнены покупателями… Мария озабоченно следила за каждым движением сапожника, а перед глазами у нее мелькали широкие, сверкающие витрины, где, искусно расположенные, стояли на подставках десятки пар изящных туфель самых разных фасонов и цветов. Черные, белые, бежевые, коричневые. Сандалеты и ботиночки. Туфли для торжественных случаев, из замши или змеиной кожи. А какие каблучки! Мечта!

— А помните, неня Миту, вы обещали сшить мне когда-нибудь бальные туфельки? — спросила девушка, радуясь, что под его грубыми, шероховатыми пальцами постепенно исчезает дыра, недавно еще зиявшая на туфле.

— Эхе-хе, детка. Был бы материал, сшил бы тебе туфли, каких сама королева не видала! Только откуда ему взяться?

Несмотря на косоглазие, неня Миту очень нравился Марии. И не потому, что всегда по-доброму к ней относился. Да и этот странный раскосый взгляд ничуть его не уродовал. У нени Миту красивое смуглое лицо, сильно загорелое, наверное, потому, что в основном работает во дворе, густые каштановые волосы слегка вьются, а иногда, когда подстрижется и причешется, к тому же отрастит усы, можно сказать, что человек этот ни дать ни взять Дуглас Фербенкс. Если б только при этом были закрыты глаза. Правда, он немного сутулится, но как может быть иначе, если целыми днями приходится сидеть сгорбившись на низеньком стульчике?