Ребята не подведут!

Проснуться можно по-разному. Ну, хотя бы так: чуть-чуть приоткрыть глаза, осмотреться, потом быстро натянуть на голову одеяло и снова заснуть. Но разве можно назвать это пробуждением? Конечно, нет. А можно и так: глубоко вдохнуть, моментально соскочить с кровати и запеть какую-нибудь веселую озорную песенку, как тот самый Йошка, что живет на третьей странице «Родной речи» для второго класса. Однако и это еще не все. Можно сначала осторожно высунуть из-под одеяла одну ногу, потом руку, немного погодя — другую руку, за ней — ногу… Глядишь, не прошло и минуты, как ты уже весь выполз из- под одеяла.

Но Га́би[1] проснулся совсем не так: сначала он задрал вверх нос, сощурился, принюхался и тут же уловил дразнящий запах поджаренного лука, который просачивался из кухни через щель под дверью, как бы напоминая о том, что пора вставать. Недаром уже наступило утро, причем не обычное утро, а особенное — утро его дня рождения, что случается не слишком-то часто.

Вспомнив об этом, Габи широко раскрыл глаза и с любопытством оглядел себя с головы до ног: заметно ли, что ему уже не семь, а восемь лет? Увы, никаких признаков, во всяком случае на первый взгляд. Та же ночная рубашка с красной оторочкой, то же полосатое одеяло, те же руки, тот же самый Габи. Н-да, досадно… Он ощупал свои руки: может, за ночь они окрепли и налились силой — ведь ему уже восемь лет? Но нет, и тут никаких перемен. Даже ноги и те ничуточки не подросли… Круглые настенные часы, похожие па человеческое лицо, смотрели на него своим бесстрастным взором и монотонно тикали. Столик возле кровати тоже не подавал вида, будто знает об этом важном событии. Покосившиеся на окне жалюзи, казалось, лишь равнодушно пожимали плечами. Ну, а перекладина для выбивания ковров, торчавшая посреди двора, вообще не обращала на него никакого внимания. Поэтому Габи ничего не оставалось как сообщить им громогласно:

— А мне восемь лет…

Это и много, и мало. Ну хотя бы потому, что Дуци со второго этажа всего четыре с половиной года и она совсем еще маленькая, зато толстяку Эде с первого этажа скоро стукнет девять. Конечно, на будущий год и Габи будет девять, но, к сожалению, к тому времени Эде станет уже десять… Впрочем, надо бы узнать поточнее…

— Габи, ты проснулся? Иди умываться, — донесся из кухни голос матери.

— Сегодня девятнадцатое марта, воскресенье. Это — мой день рождения, и мне уже восемь лет, — еще раз поведал Габи, уже не часам и не перекладине, а всему миру. Потом, чтобы не опоздать на свой день рождения, быстро соскочил с кровати — ну просто как тот самый Йошка, что живет на третьей странице «Родной речи» для второго класса, — и с настороженным видом вышел на кухню: а вдруг в воскресенье, да еще в день рождения у него не спросят, почистил ли он зубы? Может, пронесет?..

Мать стояла у плиты и вилкой переворачивала в шипящем жире подрумянившиеся ломтики хлеба. Отец сидел возле прикрытой брезентом корзины для дров. У него на тарелке лежало несколько ломтиков поджаренного хлеба, пропитавшихся жиром и отдававших запахом лука. Отец встал из-за стола, подхватил Габи на руки, поднял до самого фарфорового абажура, свисавшего с потолка — Габи даже успел заметить на абажуре тонкий слой пыли, — и торжественно произнес:

— Расти вот такой, сынок! С днем рождения тебя, Габи, будь счастлив!

Очутившись снова на полу, Габи поцеловал маму, подошел к голубому тазу и принялся так усердно фыркать, отдуваться и плескаться, что забрызгал весь кафель в кухне. Но, несмотря на это удивительное усердие, его все же заставили вымыть с мылом уши и лицо, хотя мыло вечно лезет в глаза и немилосердно щиплет. Не повезло ему и с зубами: пришлось их чистить. Ну а когда его заставили надеть белую рубашку и темно-синий костюм, он совсем пал духом и принялся озабоченно разглядывать свою нарядную одежду. Дело в том, что еще вчера они с Эде решили отправиться на разведку в мрачный подвал, укрепленный толстыми бревнами и балками. Подвал этот официально назывался бомбоубежищем, но ребята придумали для него другое название — «бомбоприют». Они даже решили захватить с собой карманный фонарик, иначе в темноте не дойти до той самой замурованной комнаты, о которой не знает ни одна живая душа, кроме них. Да и сами-то они тоже толком о ней ничего не знали. Вот потому-то и надо было все разведать.

Наконец, основательно изучив свой темно-синий костюм, Габи смирился: придется идти в подвал в нем.

— Не бойтесь, я постараюсь его не запачкать, — хмуро пообещал он родителям, сел за стол и сразу же обратил внимание на красные горошины, нарисованные на чашке.

Это было очень интересно. Когда огонь в плите падал на бок чашки, все горошины, не скрытые крепким чаем, четко проступали на чашке. Поэтому Габи торопливо выпил чай и принялся разглядывать горошины, казавшиеся внутри темнокрасными.

Мама отобрала у него пустую чашку, сунула в руку ноздреватую, пропитанную жиром гренку, и пальцы его сразу же стали жирными и скользкими. Это тоже было очень интересно. Но тут он вспомнил, что обещал не испачкать синий костюм. Недолго думая, потихоньку, чтоб никто не заметил, он вытер руки о штаны и, выкрикнув «спасибо», выбежал во двор.