Сознание вернулось сразу, или сделало вид, что вернулось. Первая мысль была умной: «Я что, ослеп»? Но она плохо сочеталась с тем, что помимо полной темноты вокруг, обстановка явно не напоминала домашнюю. Если уж получил по голове книжной полкой, сидя в кресле, так и очнуться надлежит там же, а не в какой-то подозрительной луже, сидя на полу. По крайней мере, так — логичнее. Но логика не спешила делать выводы. Она была на это просто не способна.
Виталий сидел и ощупывал пространство вокруг себя. Пространство было не ограниченным — никаких стен он пока не нашел, а вставать и идти их искать не рисковал. Обоняние намекало, что это место никак не может быть его квартирой, даже если уже наступила ночь, во всем мире отключили свет, и уличное освещение тоже, даже если тетя Зина так и не вызвала скорую, а наоборот, сбежала в панике. Повода для паники у занудной тетушки просто не могло не быть. Он не очень хорошо представлял себе, как должен был выглядеть после такого удара. Не как покойник, наверное, но где-то близко к тому. Сознание-то он потерял. По крайней мере, временно. А теперь сознание на месте и с памятью все в порядке. Никаких «тут помню, тут не помню».
Во-первых, приходила соседка Таня. Танька, бездарь, троечница, ученица средней школы пятнадцати лет от роду. Во рту жвачка, в пупке кольцо, в глазах — ни проблеска мысли. Поклонница его таланта, «одна из». Видал он таких поклонниц кое-где и заодно болтливость тети Зины, которая гордилась своим племянником направо, налево и у подъезда на все стороны. От этой её гордости шестнадцать этажей по их стояку разделились на просто читателей и зашореных критиков. Первый этаж — не в счет. Там все три квартиры населяли маргинальные личности, которые ничего не читали, кроме ценников на бутылках. Эти личности полагали, что раз — писатель, значит, во-первых, денег навалом, во-вторых — пьёт. Более-менее внятно эту позицию обозначил спившийся художник по афишам дядя Толя: «Творческая личность нуждается в разрядке». Жители первого этажа посещали его четырнадцатый в надежде вместе разрядиться всякий раз, как только тетя Зина начинала стрекотать у подъезда «Талечку опять напечатали».
Так, значит, сначала была Таня. Приходила за новой книгой. Потом тётя Зина подала чай. Никому этот чай нужен не был, но «тётя писателя» считала, что чаепитие — интеллигентская традиция. Танька чуть на радостях жвачкой не подавилась. Не по поводу чая, конечно. В новом романе народился, чтоб ему пропасть, подарочный герой. Все по-честному: Виталий Таньке героя, не главного, само собой, она — не проникает в квартиру с тёть-зининой помощью. От просьбы поправить школьное сочинение его трясло. Больше пары страниц Танька никогда не писала, но и эти опусы читать было страшно. Особенно страшно было вспоминать сами темы школьных сочинений и свое «золотое» детство.
Так, значит, в таком порядке: Танька, чай, книга, подпись, сел в кресло, странный звук, попытался увернуться, но книжная полка, зараза, настигла-таки. Последняя мысль: пробку надо было в кирпич заколачивать, а не пластиковый дюбель. Наверное, тридцать шестая книга была лишней. Гадская, ну, если точнее — чешская старая полка, повиснув на одной петле, размахнулась и как… Нет, размахнуться полка не могла. Правильно эта называется «маятниковые колебания». Вернее — одно колебание. Колебнулась прямо по правому уху. Как только шею не сломала? Хотя, это нормально, что не сломала. Таким ударом убить невозможно.
Виталий ощупал ухо. Нет, не расплющило. На черепе сбоку шишки тоже нет, и на скуле ничего нет, даже щетины. А вот это — непорядок. Он же с утра собирался побриться… Сообразить, как такое может быть, сходу не удалось. Появился свет. Место с лужей оказалось какой-то большой трубой… ходом… лазом… коридором. «Все-таки умер?» — припомнил Виталий теорию про свет в конце тоннеля, который является всем покойникам. Только этот свет был не в конце. Он лился откуда-то сбоку, вырываясь широким лучам далеко впереди из стены. Или из отверстия в стене. А дальше думать стало совсем сложно. Один голос сказал басом:
— А вдруг на писателя повезло?!
— Типун тебе на язык! — Ответил второй певучим тенором.
— А чё?! — Не унимался первый. — Ухх, я б его! Сразу в ухо, без протокола!
Еще раз «в ухо» писатель Виталий Петрович Золотов не хотел. И добрый ангел, который пел тенором, разделял его мнение.
— Не сметь «в ухо»! Вообще ничего не сметь без моего разрешения, стажер!
Оставалось только изумляться. Черти у ангелов стажировку проходят! На задворках сознания тихо пискнула профессиональная зависть: «Какой сюжет!» Но страх тут же напомнил: «Писателей здесь, кажется, не любят. Или хана сюжетам, или — хана тебе!». А потом свет резанул по глазам как положено, строго оттуда, из неизведанного далёка. Но вместо того, чтобы полететь навстречу свету, Виталий зажмурился, заморгал и сосредоточился на черном силуэте, который шел к нему, освещенный сзади ярким лучом. «Дальний выключи, урод!» — автоматически отреагировал автовладелец в ударенной полкой голове.
Силуэт был четким, высоким, стройным. Следующее событие показало, кому принадлежал певучий тенор. Силуэт споткнулся и мелодично выругался на неизвестном языке.
![Темная месть [Dark Vengeance]](/storage/book-covers/85/85150a14212ff68b163fa2004c90f7ad459771ef.jpg)
