Прямой разговор с известным отечественным прозаиком ведут читатели журнала «Если».
— В своих выступлениях Вы неоднократно «отрекались» от фантастики, тогда как Ваши романы — типичная фантастика. Откуда такая неприязнь к «собратьям по перу»? (А. Тарасов, г. Пермь).
— Думаю, все, кто меня знает, подтвердят: я не испытываю и никогда не испытывал неприязни к собратьям по перу (клавиатуре). Напротив, почти все они мне глубоко симпатичны, а самое сильное отрицательное чувство к некоторым избранным «экземплярам» — это легкое равнодушие. Возвращаясь же к голове вопроса…
Ну, хорошо. Если кто-то воспринимает мою прозу именно как фантастику, то это его дело. Смешно протестовать. Я и сам когда-то в порядке полемики доказывал, что в мировой литературе не существует ничего, кроме фантастики. Но надо различать, где кончается полемика и где начинается реальная жизнь. В каких-то рейтингах я, помнится, обнаруживал среди фантастических произведений «Мастера и Маргариту». Причем оценка этого шедевра общечеловеческого значения была ниже, чем «Понедельник начинается в субботу». Возможно, с точки зрения читателей преимущественно фантастики (ЧПФ) так оно и есть: то есть фантастическая составляющая «Понедельника…» существеннее и глубже. Не могу судить, поскольку никогда не был ЧПФ и не могу посмотреть на это с их колокольни. Так вот, поскольку мои романы имеют некую, условно говоря, фантастическую составляющую, то я не возражаю против отнесения их к оному жанру (или виду, как больше нравится). Но сам я — сугубо для себя — отчетливо различаю, где кончается фантастика и где начинается нечто другое. Почти с самого начала работы на литературном поприще я внутренне отгораживался от фантастики, понимая, что пишу что-то внешне похожее на нее, но — другое. Другим был сам посыл. Я не вполне понимал, скажем, что такое «новизна фантастической идеи», о которой так много говорили во времена моего литературного детства. Мне просто не хотелось что-то выдумывать, ибо, по моему глубокому убеждению, со временем только окрепшему, ничего выдумывать просто не имеет смысла, поскольку все выдумано до нас и без нас. Совокупный мир человека — внутренний и внешний — уже включает в себя почти все, что, в принципе, можно изобразить черными значками на белой бумаге. Никто ведь не называет «фантастикой» античные мифы. Это была обычная информационная среда того времени. С тех пор по существу мало что изменилось.
Так вот, владея всей картиной совокупного мира, многие авторы все же пытаются добавить туда «еще сущностей сверх необходимости», создать что-то новое, небывалое, свое — или же заглянуть за горизонт, пространственный или временной. Именно их я и зачисляю в фантасты. Лично мне по горло хватает уже существующих в человеческом сознании (подсознании) представлений о мире. Я не фантаст, потому что не пытаюсь ничего выдумывать — лишь беру из «эфира».
Хотя несколько откровенно фантастических произведений я написал. Это «Священный месяц Ринь», «Там вдали, за рекой», «Олимп, вас не слышим». В конце концов, никто же не пытается называть «фантастикой» картины модернистов или сюрреалистов, созданные по принципу: «Я так вижу». Я не пишу фантастику, я так воспринимаю мир.
— В последние годы многие наши писатели-фантасты увлеклись так называемой «альтернативной» историей, причем подвергаются ревизии практически одни и те же «узловые» моменты истории. В чем причина такой повторяемости, то ли фантазия иссякла, то ли здесь затронуты какие-то более глубинные мотивы? (Ю. Голубева, Москва).
— Я хотел бы поставить под сомнение самое существо вопроса, поскольку как раз «альтернативных» историй написано не так уж и много. Я, я в соавторстве с Успенским, Рыбаков, Вершинин, Звягинцев… Абрамов не в счет… все? Узловые моменты (последовательно): русско-японская война, 1941 год, Октябрьский переворот, 70-е годы XIX века, 1825 год, 1921 год… Так где тут повторяемость и доказательство того, что «фантазия иссякла»?
А с другой стороны, если окинуть взглядом историю России, то окажется, что настоящих «узловых моментов» не так уж много, по пальцам пересчитать. Очень плотно была сбита русская история, ножа не просунуть…
— В различных статьях Вас неоднократно называют «турбореалистом». Согласны ли Вы с этим и какой смысл вкладываете в это понятие? (Н. Ройзман, г. Саратов).
— Мы отчасти возвращаемся к первому вопросу. Не только у меня, но и у некоторых других авторов возникала мысль, что пишут они не фантастику, а нечто напоминающее ее лишь формально. Термин «турбореализм» родился спонтанно, авторство его ошибочно приписывается В. Пелевину, на самом же деле придумал и пустил его в ход В. Покровский. Итак, что это за направление в литературе?
Есть общепринятое понятие «реализм». Оно подразумевает следующее: мир веществен, постижим, описуем; литература этого мира пишет правду о нем и отражает этот мир объективно.
Есть более или менее общепринятое понятие «фантастика». Оно подразумевает следующее: мир веществен, постижим, описуем; в нем есть род литературы, который оперирует вымыслами.
Турбореализм подразумевает следующее: наш мир, в основном, представляет собой коллективный вымысел или, по меньшей мере, описание, текст, информационный пакет; непосредственно в ощущениях мы получаем малую толику информации о нем (да и ту, зная кое-что о механизмах восприятия, можем ставить под сомнение), значительно же больше — в виде сообщений, прошедших через многие руки. У нас нет возможности контролировать эти информационные потоки и нет возможности проверять истинность сообщений. Мы можем лишь принимать или не принимать их на веру. Таким образом, любое знание о мире может оказаться в равной степени и истинным, и ложным. Турбореализм отдает себе отчет в том, что различить истину и вымысел невозможно — и тем не менее в этой плывущей информационной среде нужно жить и принимать решения.
