К востоку от Голливуда, в горах Анджелес-Форест, жил исключительно мерзкий отшельник, который действовал Хейсу Каллистеру на нервы не хуже сломанного зуба. Каллистер раз за разом задевал за этот зуб языком — позвольте еще раз воспользоваться той же метафорой — и тем не менее продолжал смотреть в бинокль на другую сторону долины, где находилась пещера, занятая отшельником.
Каллистеру частенько хотелось убить этого человека.
Сейчас он стоял в дверях своего дома и смотрел в бинокль под яркое утреннее солнце. Да, отшельник был тут как тут и завтракал. Объектом приложения сил служил ему гигантский мосол, который этот мерзкий субъект жадно обгрызал. Сидя на корточках под лучами солнца, он самозабвенно работал челюстями в атмосфере какого-то жуткого атавизма, растрепанный, драный и несказанно омерзительный.
Вдруг отшельник повернулся и посмотрел на долину, заинтересовавшись блеском стекол бинокля. Симпатичное лицо Каллистера исказила гримаса. Он убрался в дом и, прихлебывая кофе, стал думать о более приятных вещах, но озверелое лицо отшельника по-прежнему стояло у него перед глазами.
Это была единственная фальшивая нота в устоявшейся жизни биолога. Фетишем Хейса Каллистера была мысль о том, что он человек высокоцивилизованный. Его дом, спроектированный лично им и построенный в пятнадцати километрах от ближайшего поселка, представлялся ему тепло поблескивающей драгоценностью.
Лаборатория тоже не грешила ни единой фальшивой нотой, поскольку была строго функциональна. Каллистер был идеально приспособлен к среде, которую создал для себя сам. Здесь не было места для фальшивых нот.
Цивилизация и эготизм… Впрочем, у Каллистера не было никаких особенных пороков. Спортивный, физически безупречный, он потянулся как кот и закурил сигарету, чтобы оттенить тонкий вкус бренди. Словно тень появился Томми, слуга-филиппинец, и вновь наполнил чашку своего хозяина. Томми был аморален и предан ему без остатка, и это должно было помочь.
С технической точки зрения эксперимент не был убийством, однако некоторые сравнения с вивисекцией напрашивались. Каллистер с досадой отбросил эти мелодраматические ассоциации: он просто использовал инструмент, подвернувшийся ему под руку.
Его компаньон, Сэм Прендергаст, стоял у него на пути. Многословный, крикливый Прендергаст, с этим его вульгарным хохотом. Гмм… Несомненно, Сэм хорошо подходил для эксперимента.
Личной антипатии здесь почти не было. Прендергаст финансировал Каллистера и потому воображал, что ему позволено совать нос в чужие дела. И при этом нельзя было послать его к дьяволу, потому что снова и снова возникали срочные потребности и необходим был постоянный приток наличных.
Первый эксперимент едва не провалился из-за объективных трудностей, однако морская корова подверглась удивительному превращению.
Проблема заключалась в следующем: Прендергаст обладал контрольным пакетом акций всего предприятия и будет невероятно мешать, суясь во что не надо. А поскольку Каллистер хотел работать то-своему, от Сэма Прендергаста следовало избавиться.
Совершив это, Каллистер, если будет достаточно ловок. сможет разделаться тем же образом и с наследниками. План был весьма практичен, ибо договор о сотрудничестве он редактировал с мыслью о будущем. Только Прендергаст мог бы доказать, что упомянутый процесс является…
Впрочем, Каллистер не дал ему названия. Любое название звучало бы слишком фантастично.
Вошел Сэм Прендергаст. Это был могучий мужчина лет сорока с зычным голосом — превосходный экземпляр экстраверта. Его любили собаки и маленькие дети. Синклер Льюис безуспешно пытался развенчать этот тип человека. Самое удивительное, что Сэм и вправду был хорошим парнем.
Одевался он — а как же иначе! — в твид, волосы имел необычайно длинные. Внимательный взгляд Каллистера отметил легкое смещение вперед челюсти и почти незаметное отклонение назад лобной кости. Кроме того, казалось, что Сэм немного горбится.
— Привет, — сказал Прендергаст. — Хочу кофе. Совсем из сил выбился. И голова болит. — Он рухнул в кресло и рявкнул на филиппинца: — Кофе, я сказал!
— Ты же сам упрашивал, чтобы я тебя сюда пригласил…
— Мне нравятся эти последние шаги, эти эксперименты, венчающие дело. Знаешь, этакий обезьяний восторг. И потом этот пингвин… Какие крылья!
— Это, конечно, фантастично, — признал Каллистер. — Но, честно говоря, я не хотел бы торопиться с публикацией. Нас просто высмеют.
— Не высмеют, когда увидят наши доказательства, — решительно возразил Прендергаст.
— И все-таки они могут, самое большее, проглотить версию о том, что мы располагаем методом восстановления рецессивных черт. Но если бы мы заявили, что можем повернуть вспять эволюцию…
— Но мы же сделали это…
— Но пока не можем огласить результаты. Сначала нужно подготовить почву. О, ты порезался?
Прендергаст пощупал пальцами щеку и кивнул.
— Щетина становится невероятно твердой. Никогда прежде она меня так не донимала.
— Ara… — озабоченно буркнул Каллистер и умолк, поглядывая на уши Сэма. Раковины уменьшались день ото дня.
— Сегодня я возвращаюсь домой, — сказал Прендергаст с внезапной решимостью. — Понимаешь, в конторе меня ждут горы почты. Неделя — это достаточно долго.
![День не в счет [День, которого нет]](/storage/book-covers/81/816215787e8e23d0865db0c523498eb2a32cee17.jpg)
