Шандор Тар
Рассказы
Несколько слов о Шандоре Таре
Сначала - о Шандоре Таре как человеке. Мне почему-то кажется, он быстро сошелся бы с Венечкой Ерофеевым. То есть, пожалуй, не с ним самим: для этого я думаю - он недостаточно пьет. Но факт, что общих знакомых у них было бы очень много. Да что было бы: у них и сейчас - очень много общих знакомых.
Теперь - о форме. Шандор Тар - новеллист. Новелла - это не то, что модная нынче малая проза. Малая проза - это, во-первых, нечто короткое, а во-вторых, нечто неопределенное, что угодно. Новелла же - это, во-первых, нечто короткое, а во-вторых, это Чехов. Если бы подобная фраза имела смысл - а смысла она почти не имеет, - то я бы сказал: в Венгрии сегодня лучший новеллист - Шандор Тар (ну, и еще один наш коллега, Адам Бодор).
Теперь - о его героях. Шандор Тар много пишет о так называемых (как раньше часто - не от великого ума - выражались) "маленьких людях", о рабочих, о работягах. Если бы он к тому же умел врать, то легко стал бы знаменитым социалистическим реалистом. Но врать Шандор Тар не умеет. Как любой настоящий писатель, Шандор Тар пишет о тебе и обо мне.
Теперь - о душе. Венгерская душа не так широка, как русская. Вообще-то я понятия не имею, какая у них ширина. Про русскую душу говорят, что она ужас как широка, она - самая широкая в мире, шире самого мира, она - balshaja (это слово, как и эти скобки, я написал по-русски); а насчет венгерской - не знаю.
У нас 250 километров считается много; я живу в Будапеште, Шандор Тар - в Дебрецене, значит, мы живем далеко друг от друга. Но иной раз представишь себе: сидит в далекой дебреценской комнате человек и пишет новеллу... о тебе и обо мне.
Есть люди, которые не умеют рассказывать о себе. Поэтому за них должен говорить тот, кто умеет.
Петер Эстерхази
Медленный товарняк
Папа, мы бедняки?
Можно и так сказать, сынок. Не самые что ни на есть, но, в общем, бедняки.
А почему?
Почему - я и сам не знаю.
Потому что другие воруют?
Что воруют?
Не знаю... Тиби Карас говорит: вы, говорит, голытьба, вы такие нищие, что у вас мыши с голоду дохнут.
Дурень он, твой Тиби Карас.
И что я до того тощий, что, если моргну, у меня с пениса кожа слезет.
Скажи Тиби Карасу, что я его поймаю и задницу ему надеру. И по морде отхлещу. Чтобы он, паскуда, думал, что говорит.
Отхлещешь? По морде?
Отхлещу. Таких подонков истреблять надо, чтобы от них и запаха не оставалось. А ты с ним разговоры не заводи!
Я не завожу. Он сам заводит.
А ты отойди.
Так он вдогонку кричит.
Не слушай. И вообще в его сторону не смотри.
Если ты по морде его отхлещешь, это здорово. Только чтобы другие тоже видели, ладно?
Ладно.
А когда ты его отхлещешь?
Там посмотрим. Давай пока не будем об этом.
Давай не будем.
Мы, конечно, не богачи, но кусок хлеба у нас всегда есть. И одежда у тебя не хуже, чем у других. И в школу ты ходишь, верно?
Верно.
Я никого не грабил, не воровал, как другие. Твой отец все честным трудом заработал. Квартира у нас тоже есть. У иных людей и этого нет. Верно?
Верно.
А ты совсем не тощий. Как и я. Просто комплекция у нас такая. И знай, у тебя будет все, что надо, даже если мне ради этого подохнуть придется. Вот увидишь... Про меня он - ничего не говорил?
Н-нет.
Я ведь не виноват, что калекой стал, ты сам знаешь. И все равно я не хуже других. И тебя могу обеспечить. Вот ты скажи, тебе приходится голодать?
Нет.
Ну вот.
Не плачь, папа.
Да не плачу я. Просто вывел меня из себя этот подонок.
Нервы у тебя ни к черту, да?
Да, ни к черту.
А что такое - пенис?
Ничего. Глупости. Не слушай, что это трепло, эта свинья жирная говорит. А главное - не повторяй.
На мальчике было коричневое поношенное взрослое зимнее пальто; расстегнутое спереди, оно сползало с плеч и висело почти до земли, закрывая штаны. Ковыряя грязным черным ботинком песок, он ел мороженое. Отец, прислонившись к стене, держал, опустив себе на ногу, аккордеон. Другая его рука была в кармане синей телогрейки, на шее - клетчатый шарф, на голове шапка с небольшим козырьком. Они стояли на маленькой обшарпанной станции, ждали поезда. Отец поворачивал туда-сюда худое небритое лицо и шумно втягивал сквозь зубы холодный воздух. Он умел это делать по-разному: чаще всего он как будто произносил: чи-из, а иногда: чекк или цапп; все эти звуки мальчик давно изучил; после еды отец ковырял в зубах спичкой, время от времени произносил: чапп, и что-то проглатывал. Еще он говорил иногда: чам-чам, но это - в шутку, когда хотел рассмешить сына. Он и сам при этом хихикал тоненько: хи-хи-хи; но это не был настоящий смех, это он просто так. В школе ребята про него говорили, что он не идет, а гребет, потому что отец при ходьбе действительно широко загребал руками. И еще говорили, что он тунеядец.
Пошли, поезд подходит.
Дай мороженое-то доесть!
Брось его, я тебе другое потом куплю. Брось, чтобы люди не видели!
А что тут такого?
Я тебе говорил уже! Надо показывать, что мы бедные. Не очень показывать, а так, чтобы заметно было. Если спросят, то мы - бедные. Да поправь волосы: Не так, постой! Ну вот.
Тиби Карас еще говорил, что я - такое чучело, что у меня воробей не станет конское дерьмо из руки клевать.
