(Да простит меня Льюис Кэрролл)
Я вам поведаю о том,
Как средь чужих земель
Я повстречалась с чудаком,
Усевшимся на телль.
«Что ты здесь ищешь столько лет?
Выкладывай, знаток».
И выступил его ответ,
Как кровь меж книжных строк:
«Ищу я древние горшки,
Что были в старину.
И измеряю черепки,
Чтоб знать величину.
Потом пишу подобно вам —
И в этом мы равны, —
Но больший вес моим словам
Присущ за счет длины».
Но я обдумывала путь —
Убить миллионера
И в холодильник запихнуть,
Не портя интерьера.
И вот, смиряя сердца дрожь,
Я крикнула ему:
«Выкладывай, как ты живешь,
На что и почему?»
Ответ был ласков и умен:
«Назад пять тысяч лет —
Из всех известных мне времен
Изысканнее нет!
Отбросьте поздние века
(Всего десятков пять!),
И вот вам сердце и рука,
И едемте копать!»
Но я все думала, как в чай
Подсыпать мышьяка,
И упустила невзначай
Резоны чудака
Но так его был нежен взор
И сам он так пригож,
Что мне пришлось спросить в упор:
«Скажи, как ты живешь?»
Ищу у стойбищ и дорог
Предметы древних дней,
Потом вношу их в каталог
И шлю домой в музей.
Но платят мне не серебром
За мои товар старинный,
Хотя полны моим добром
Музейные витрины.
То неприличный амулет
Отроешь из песка —
С далеких предков спросу нет.
Дремучие века!
Не правда ль, весело живет
На свете археолог?
Пусть не велик его доход —
Но век обычно долог!»
И только он закончил речь,
Мне стало ясно вдруг,
Как труп от порчи уберечь,
Свалив его в тузлук.
«Спасибо, — говорю ему, —
За ум и эрудицию,
Я предложение приму
И еду в экспедицию!»
С тех пор, когда я разолью
На платье реактивы
Или керамику побью
Рукой нетерпеливой,
Или услышу за холмом
Пронзительную трель, —
Вздыхаю только об одном —
Об эрудите молодом,
Чей нежен взгляд, чей слог весом,
Кто, мысля только о былом,
Над каждым трясся черепком,
Чтоб толковать о нем потом
Весьма научным языком;
Чей взор, пылающий огнем,
Испепелял весь грунт кругом;
Кто, восполняя день за днем
Незнанья моего объем,
Внушил мне мысль, что мы пойдем
И раскопаем телль!
Я рассказать тебе бы мог,
Как повстречался мне
Какой-то древний старичок,
Сидящий на стене.
Спросил я: «Старый, старый дед,
Чем ты живешь? На что?»
Но проскочил его ответ
Как пыль сквозь решето:
— Ловлю я бабочек больших
На берегу реки,
Потом я делаю из них
Блины и пирожки
И продаю их морякам —
Три штуки на пятак.
И в общем, с горем пополам,
Справляюсь кое-как.
Но я обдумывал свой план,
Как щеки мазать мелом,
А у лица носить экран,
Чтоб не казаться белым,
И я в раздумье старца тряс,
Держа за воротник:
— Скажи, прошу в последний раз,
Как ты живешь, старик?
И этот милый старичок
Сказал с улыбкой мне:
— Ловлю я воду на крючок
И жгу ее в огне
И добываю из воды
Сыр под названьем бри.
Но получаю за труды
Всего монетки три.
А я раздумывал — как впредь
Питаться манной кашей,
Чтоб ежемесячно полнеть
И становиться краше.
Я все продумал наконец
И, дав ему пинка,
— Как поживаете, отец? —
Спросил я старика.
— В пруду ловлю я окуньков
В глухой полночный час
И пуговки для сюртуков
Я мастерю из глаз.
Но платят мне не серебром,
Хоть мой товар хорош.
За девять штук, и то с трудом,
Дают мне медный грош.
Бывает, выловлю в пруду
Коробочку конфет,
А то — среди холмов найду
Колеса для карет.
Путей немало в мире есть,
Чтоб как-нибудь прожить,
И мне позвольте в вашу честь
Стаканчик пропустить.
И только он закончил речь,
Пришла идея мне:
Как мост от ржавчины сберечь,
Сварив его в вине.
— За все, — сказал я, — старикан,
Тебя благодарю,
А главное — за тот стакан,
Что выпил в честь мою.
С тех пор, когда я тосковал,
Когда мне тяжко было,
Когда я пальцем попадая
Нечаянно в чернила,
Когда не с той ноги башмак
Пытался натянуть,
Когда отчаянье и мрак
Мне наполняли грудь,
Я плакал громко на весь дом
И вспоминался мне
Старик, с которым был знаком
Я некогда в краю родном,
Что был таким говоруном,
Таким умельцем и притом
Незаурядным знатоком —
Он говорил о том о сем,
И взор его пылал огнем.
А кудри мягким серебром
Сияли над плешивым лбом,
Старик, бормочущий с трудом,
Как будто бы с набитым ртом,
Храпящий громко, словно гром,
Сидящий на стене.
Эта книга — ответ. Ответ на вопрос, который задают мне очень часто.
— Так вы ведете раскопки в Сирии?! Ну-ка расскажите!
Как вы живете? В палатках?..
И все в том же духе.
Наши раскопки мало кого интересуют. Это просто удобный повод сменить тему в светской беседе. Но изредка попадаются и такие собеседники, которые действительно хотят больше об этом узнать.
Есть и еще один вопрос, который дотошная Археология задает Прошлому:
«Расскажи мне, как жили наши предки?»
Ответ на этот вопрос приходится искать с помощью кирки и лопаты.
Такими были наши печные горшки. В этой большой яме мы хранили зерно, а этими костяными иглами шили одежду. Здесь были наши дома, здесь — купальни, а вот наша канализация!
Вот в том горшке припрятаны золотые серьги — приданое моей дочери. В этом маленьком кувшинчике я держала свою косметику. А это опять кухонные горшки, вы отыщете таких сотни.
Мы их покупали у горшечника, что жил на углу. Вы, кажется, сказали — Вулворт?[2] Теперь, стало быть, его так зовут?..
Иногда попадаются и царские дворцы или храмы, еще реже — царские усыпальницы. Такие находки уже сенсация. В газетах появляются огромные заголовки, о наших находках читают лекции, показывают фильмы, о них известно каждому! Ну, а для того, кто копает, самое интересное, по-моему, — это повседневная жизнь горшечника, крестьянина, ремесленника, искусного резчика, сделавшего эти печати и амулеты с изображениями животных, и мясника, и плотника, и всякого работника.