Вагон мерно покачивался и убаюкивающе постукивал на рельсах. Григорий стоял в тамбуре, уткнувшись лбом в холодное стекло. Короткий зимний день вприпрыжку бежал за горизонт вслед за куцым пассажирским поездом «Мальмё-Стокгольм». За окном мелькали и исчезали разъезды, полустанки, названия которых знакомы лишь железнодорожникам, работающим на этих участках. По грунтовке, петляющей вдоль железной дороги, неспешно тащились конные подводы, чуть быстрее катились неуклюжие, угловатые автомобили с вытаращенными пучеглазыми фарами, похожие на лягушек. Неспешно, с достоинством брели одинокие бюндеры – шведские фермеры. Внешний вид людей и четырехколёсных экипажей создавал стойкую иллюзию нереальности происходящего. Казалось, что с минуты на минуту выскочит с мегафоном режиссёр в сбитой на затылок бейсболке и махнёт рукой «Снято! Всем спасибо!». Понабежит киношная братия в ярких жилетках, начнёт шустро разбирать реквизит, стилизованный под начало XX века, и за нарисованным холстом обнажится привычная Григорию картинка 2019 года с асфальтом и антеннами, современными машинами, закусочными «стрит-фуд», яркими разноцветными куртками, шапками, джинсами причудливых фасонов и мини-юбками – они почему-то вспоминались чаще всего при взгляде на строгих дам эпохи Kinder, Küche, Kirche…
«Что ж такое?! Почти месяц, и никак не могу привыкнуть! – проворчал Распутин, крепко зажмуриваясь и всякий раз обнаруживая перед глазами неизменный этнографический пейзаж. – 1917 вместо 2019-го… „Куда вас, сударь, к чёрту занесло, – пропел он знаменитую советскую песню, – неужто вам покой не по карману?“ Вопрос, кстати, совсем не риторический. Как говорил генерал Миронов насчет загробной жизни, Адама и Еву из Рая с позором выперли, двери и запоры ада Христос сломал 2 000 лет назад. Приём страждущих прекращён в обоих направлениях. А куда же тогда попадают души всех почивших? Зависают в ожидании Страшного Суда между небом и землёй? Или также, как я, снова и снова возвращаются в этот грешный мир, чтобы исправить свои ошибки, что-то понять или подготовиться к тому, о чём пока не ведают? Может рядом – руку протяни – есть ещё такие же скитальцы? Господи! Тоскливо-то как одному, затерянному во времени и пространстве!»
Григорий освободил оконный стопор. Створка послушно поползла вниз, пуская в тамбур холодный январский ветер, обдающий лицо колючей влагой. Запахло сажей. Он видел на повороте, как из трубы паровоза валил дым и застывал в воздухе неподвижными кусками ваты. Ближе к паровозу клубы вспыхивали, окрашиваясь пурпуром. Вдали от него облако мерцало менее яркими, серыми тонами, оседая на мёрзлой земле тяжелой, сажистой росой.
«Ничего-ничего! Доберусь до Стокгольма, зайду к местным финансовым тузам и с шутками-прибаутками гопников из „святых“ девяностых вытрясу информацию для обоснования сепаратных переговоров о мире. Благодаря архиву педантичных Дальбергов мне известно куда идти, кого щемить и с какой конкретно бумажки снимать копии. Есть всё-таки что-то хорошее в послезнании, что поможет крушить старые намерения, создавать новые обстоятельства, обнажать тщательно скрываемые факты и конструировать условия, которые придётся учитывать по обе стороны фронта. Многие сильные мира сего будут, конечно, против. Внешне солидарное кубло соратников не любит яркий свет. Зато гражданское общество начала XX века, вкусившее свободу слова и печати, будет только „за“. Политтехнологии, как средство обработки и внедрения информации, как набор методов манипуляции общественным мнением, пока не сформировались в систему, и нынешний политический бомонд даже не догадывается, что абсолютно неизвестный, не облечённый властью, но имеющий нужную информацию аноним может превратить муху в слона и утопить его в стакане воды. Изменить людей не удастся, но в моих силах повлиять на обстоятельства, определяющие их поведение. Посмотрим, как перенесёт вегетарианская публика 1917 года циничные приёмчики чёрного пиара и предвыборных кампаний конца XX, начала XXI столетия… Результат того стоит. Надо как можно быстрее прекратить мировую бойню, чтобы приговоренные молохом войны к закланию остались живы… Если среди них есть та жизнь, ради которой я оказался в прошлом, моя миссия будет выполнена. И состоится, наконец, обратный перенос и долгожданная встреча с дочкой и внуком… А если нет?… Тогда придется бегать по планете и спрашивать: „Простите, не вас ли, случаем, надо спасти от безвременной и досадной кончины?“…»
Уложив сумбурные мысли в план действий, Григорий почувствовал ускользающую из под ног опору, закрыл створку и спокойно, созерцательно бросил взгляд скучающего путешественника в вагонное окно.
По обочинам железнодорожной колеи, как в калейдоскопе, менялись сочетания перелесков, домов, дорог, проезжающих мимо повозок и автомобилей, земли и облаков. Ещё один январский день остался в прошлом. Робко, неуловимо закончился, так толком и не начавшись. Солнце, снижаясь, прижалось к горизонту, становясь переливающимся жёлто-оранжевым, превратилось в кроваво-красный шар, расплавляющий лёгкие слои перистых облаков, прожигающий натянутые вдоль дороги провода, прорывающийся сквозь голые чёрные деревья малиновыми сполохами. Всё ярче и насыщеннее расползаются они по небосводу, и вот уже весь горизонт горит и завораживает алым заревом. «Как повяжешь галстук – береги его! Он ведь с нашим знаменем цвета одного!» – вспомнил Распутин школьную пионерскую поэзию, а вместе с ней – ещё одну угрозу, оттеснённую на задний план сиюминутными хлопотами…