Раненый в лесу

Впечатление это было действительно мимолетно, как луч света, который, правда, недолговечен, но не оставляет за собой темноты.

(Д. Конрад. «Золотые стрелы»)

– Зажгите свет, – сказал старший.

– Зажги свет, – повторил младший.

Они ввалились из душной темноты сеней в комнату; их фигуры были смутно видны в полумраке.

– Подумать только, ведь шифровка была прямо под рукой, – заметил младший.

– Под рукой?

– Может, здесь про десант?

Чиркнула спичка, огонек затрепетал, вытянулся, коснувшись фитиля.

– Нема никого… – донесся до них ворчливый голос из глубины хаты. В неверном свете, ощупывающем стены, они заметили кровать, кто-то возился в ней – видна была голова в черном платке.

– Нема никого, – повторила старуха.

– Спите-ка, – сказала девушка, ставя лампу на стол. – Бабушке восемьдесят лет, – добавила она.

– Мужиков нема. Вы тут воду мутите, а потом нам житья нет. Вам бы только разбойничать…

Младший хихикнул.

– Бабушка, ей-богу, не то вы говорите, лучше помолитесь за нас…

– Хватит, – оборвал старший.

Девушка прошла через хату, села возле бабушки и стала ее шепотом успокаивать.

Старший вынул из кармана маленький листочек, одной рукой развернул его на столе, разгладил; младший придвинул ближе лампу, низко наклонился над бумажкой.

– Ну?

– Ни черта не поймешь, – младший выпрямился.

Листок был испещрен рядами цифр вперемежку с большими и маленькими буквами и целыми слогами.

– Ты думал, что это письмецо: «Дорогой пан майор» и тэ дэ, – зло проворчал старший. Он тоже был разочарован. – Подожди, – сказал он. Что-то знакомое мелькнуло в скопище знаков.

– Ты ключ знаешь? – спросил младший.

– Подожди… минус семь плюс ты, тире, плюс це… Что значит семь… Какая здесь связь? Да, текст не из легких. Я увлекался этим когда-то… но тут, боюсь, не справлюсь.

Не было сейчас сил разгадывать головоломки. Его охватила болезненная усталость. Девушка снова прошла мимо стола, он не поднял головы, заметил только ее босые ноги, услышал скрип половиц. Его спутник с шумом отодвинул стул, прошел к печке. Пыльные сапоги остановились рядом с ногами девушки. Две тени на стене сливались друг с другом.

– Молочка попейте, – услышал он.

Перед ним была жестяная кружка с молоком; он стал пить большими глотками, чувствуя, что горький жар во рту угасает, а струйка молока течет по подбородку, по шее, охлаждая разгоряченную кожу.

– Попытаюсь еще, может, и расшифрую… – сказал он.

За окном залаяла собака. Девушка поднесла глиняный кувшин, ее крепкая рука напряглась; она налила полную кружку.

– Сейчас я хлеба принесу, – сказала девушка.

В хату вошел десятилетний мальчик, остановился в дверях.

– Доманский ехать не хочет, – отрапортовал он, вытянувшись, – говорит, чтобы вы, Эвка, пришли…

– Ты сказал так, как я велела?

– Ага. Он боится.

– Все боятся. Ничего не поделаешь, придется идти самой.

– Я с тобой пойду, – сказал младший, поправляя на плече автомат, – уж я-то его уговорю…

– Он наш, – быстро возразила девушка, – но, если хочешь, пойдем…

«И она уже с ним на ты», – удивился старший.

– Я останусь, – проговорил он, – может, расшифрую…

– Лег бы ты лучше, – обернулся от дверей тот, с автоматом. – На тебя смотреть страшно. Вряд ли у тебя получится. После такого денечка там небось никого не осталось. Ну, ладно, я беру лошадь, мы мигом вернемся…

– Это вам. – Девушка положила перед ним ломоть ржаного хлеба. – Я пошла…

X = 2 = 7 – ничего – к = 7… Как найти к этому ключ? Он не понимал. Он жадно проглотил первые куски, но вдруг ощутил горько-соленый привкус, и с этой полынной горечью во рту посидел еще минуту, а потом встал, прошел к окну, распахнул его и выплюнул все за подоконник. За окном стояла уже глубокая ночь.

– Закрой окно, – донеслось до него сзади кряхтение старухи. – И чего открывать? И чего?

Он закрыл окно и вернулся к столу.

– Вам бы только разбойничать, – волновалась старуха. – Нема никого, нема…

Ему стало душно, он встал и быстро вышел из хаты.

Тишина поразила его. Ночь искрилась звездами. Июньская ночь, вся из теней деревьев, кустов и стен. Слышен был только привычный, уютный лай собак. Он присел на пороге дома, сердце его сжалось. Эта ночь, такая спокойная, отрицала прошедшие ночи, бросала им вызов. Пахло медом, полная луна висела в зените.

«Но это все неправда, – подумал он. – Те двое лежат недалеко, в километре отсюда. А может, именно тогда все и кончилось. Быть может, операция В (Ban-diten) завершена. Такая тишина… Безмолвие, равнодушное, как над чужой могилой…»

Он посмотрел на небо – оно было безоблачно, – прислушался…

Раненые лежали под елями на краю перелеска. То и дело кто-нибудь из партизан подходил к Веняве, наклонялся, всматривался в его лицо, покрытое запекшейся кровью. Глаза раненого закатились, в горле булькала кровь, воздух с хрипом и свистом вырывался через открытый рот. Уловив это дыхание, партизан выпрямлялся, бросал взгляд на Ястреба, лежавшего рядом под несколькими шинелями, в зеленой пилотке, натянутой на уши. Ястреб время от времени стучал зубами…

Партизан отходил, широко шагая по губчатой, мягкой почве. Остальные отдыхали, растянувшись на мху. Двое разулись, один, наслаждаясь прохладой, медленно шевелил стертыми пальцами, другой старательно обматывал ступни скользкими портянками. Многие спали, спали, как убитые, скошенные на землю усталостью. Кто-то стонал во сне, тяжело перекатывая голову с боку на бок. Луна появилась из-за леса, небо посветлело, на земле засеребрились широкие блики, резче обозначились косматые тени.