Вирджиния проснулась в безжизненный и безнадежный час, предшествующий восходу. За окном было еще темно и тихо, только слышно было, как по стеклу барабанили частые капли дождя. Девушка спала плохо. Сегодня она особенно ясно ощутила, что ей уже двадцать девять лет, а о замужестве не идет и речи. В Хайворте ее уже давно считали старой девой и посмеивались, что такой серенькой неудачнице вряд ли и в дальнейшем удастся поймать мужчину. Весь ее многочисленный семейный клан был такого же мнения относительно будущего Вирджинии, хотя саму девушку не покидала слабая надежда, которой она слегка стеснялась, что романтика любви рано или поздно посетит и ее. Эта надежда не покидала ее вплоть до сегодняшнего дождливого противного утра, когда Вирджиния проснулась и осознала, что ей уже двадцать девять лет, но ни один мужчина так и не обратил на нее внимания. Эти размышления доставили Вирджинии душевную боль. В общем-то она совсем не возражала остаться старой девой. Она давно уже пришла к мысли, что жизнь старой девы не так ужасна, как замужество, например, с дядей Тримбалом или дядей Робертом и даже дядей Гэвином. Вирджинию угнетало другое: у нее оставалось все меньше и меньше шансов испытать что-то неведомое и оттого еще более притягивающее, кроме унылого существования старой девы. До сих пор еще ни один мужчина не посмотрел на нее тем особым взглядом, о котором она втайне мечтала, и уж, конечно, ни у одного из них не возникло даже желания хотя бы поцеловать ее, не говоря уж о чем-то большем.
Вот и сегодня Вирджиния лежала одиноко, вглядываясь в неясные очертания сереющих за окном деревьев, и изо всех сил старалась не заплакать. Она знала, что слезы не принесут ей облегчения, к тому же еще и приведут к новому приступу боли в сердце. Девушка почувствовала его признаки, едва легла в постель. В этот раз они ощущались значительно слабее, чем прежде.
Была еще и другая причина, которая заставляла ее сдерживаться. Вирджиния боялась, что мать за завтраком заметит ее заплаканные глаза и пристанет, как комар, со своими нудными настойчивыми вопросами, отчего она плакала. «Предположим, — подумала Вирджиния, — я бы ответила чистую правду: «Плачу потому, что не могу выйти замуж». И что из этого получится? Мать сочтет эти слова неприличными, хотя и сама переживает по поводу своей засидевшейся в девицах дочери. Но внешне это все будет выглядеть по-другому. «Как можно!» — закричит мать, и Вирджиния как будто наяву услышала пронзительный, диктаторский голос матери: «Это очень неженственно — думать о мужчинах». Вирджиния рассмеялась, представив себе реакцию матери, и слезливое настроение оставило ее. У девушки было хорошее чувство юмора, о котором в семье даже не подозревали. Правда, никто не подозревал и о многих других чертах ее характера.
Смех девушки казался неестественным в это раннее утро, когда за окном лил дождь и слабый, ненадежный луч света едва пробивался в темную, тоскливую комнату.
Вирджиния всем сердцем ощущала тоску и уродство этой комнаты, ощущала и ненавидела. Покрашенные желтой краской полы с отвратительным вытертым ковриком, на котором был изображен тоже изрядно потертый пес, похожий теперь на немыслимо загнутый крючок. Девушке казалось, что он постоянно скалится на нее, когда она просыпалась. Выгоревшие темно-красные обои, потрескавшийся потолок, давно утративший свою белизну, в бурых разводах пятен от постоянной влаги, узкий ржавый умывальник, коричневый бумажный абажур с нарисованными на нем когда-то пурпурными розами, тусклые, лопнувшие в нескольких местах оконные стекла вызывали у Вирджинии чувство отчаяния и бессмысленности своего существования. Оно особенно усиливалось, когда девушка смотрела на туалетный столик с огромным количеством древних пожелтевших вышивок, сделанных матерью во время ее мистического медового месяца, на покрытую ракушками шкатулку с отбитым краем, которая когда-то принадлежала кузине Мелисандре во время ее такого же мистического детства, на расшитую бисером подушечку, половина бусинок с которой давно уже пропала. В комнате стоял еще один желтый хромой стул, над которым висела фотография, изображающая старое, морщинистое лицо прапрабабушки Джексонов, а рядом посвященный ей же девиз: «Ушедшие, но не забытые», исполненный цветными и уже выцветшими буквами. И вообще все четыре стены комнаты сверху донизу были увешаны старыми фотографиями давно умерших родственников. Вирджинии казалось, что они дни и ночи следят за ней и ждут, когда она присоединится к их компании в мире ином. Впрочем, среди этих лиц она уже давно ощущала себя совсем древней и не сомневалась, что ждать им придется недолго и ее фотография скоро заполнит пустующее на обоях место. Только две фотографии здесь принадлежали не родственникам. Одна, цветная, изображала щенка, сидящего под проливным дождем на лестнице. Из-за этой фотографии Вирджиния чувствовала себя несчастной. Милая маленькая собачка, съежившаяся на лестнице под безумным дождем! Почему никто не откроет дверь и не пустит ее? Вторая фотография — выцветшее паспарту в рамке, на котором была изображена английская королева Елизавета, спускающаяся по лестнице. Эту фотографию тетя Тримбал благосклонно подарила Вирджинии на десятилетие. Девятнадцать лет девушка смотрит на эту фотографию и ненавидит ее, великолепную, самоуверенную, самодовольную королеву Елизавету. Но Вирджиния не могла допустить и мысли о том, чтобы порвать фотографию или убрать ее. Она боялась, что с матерью или кузиной Мелисандрой, а может быть, с ними обеими вместе случится припадок бешенства. Это было бы еще хуже, чем смотреть на фотографию.
