Путешествие сэра Вильяма из Лукнова совершалось медленно, так как при тропической жаре, к которой он все не мог привыкнуть, можно было ехать только вечером и ранним утром.
Между Вильямом и порученной его попечению дочерью Ахмед-хана установились за время долгого пути более близкие отношения.
Во время полуденных привалов Фатме просила позволения оставаться в палатке своего господина, как она называла сэра Вильяма, и рассказывала ему предания своего народа, подвиги его военачальников, повторяла изречения мудрецов и жрецов, которые знала так же хорошо, как и любовные песни. По вечерам она приготовляла сэру Вильяму шербеты и чай с араком. В палатке сэра Вильяма она была всегда с открытым лицом и закрывалась только тогда, когда входили слуги. Вильям сердечно и ласково говорил ей, чтобы она не считала себя обязанной ради него отказываться от обычаев ее народа и религии, но она серьезно отвечала, открыто глядя ему в глаза:
— Вы — мой господин и повелитель. Отец мой отдал меня вам с приказанием вам повиноваться. По праву войны я была бы вашей рабой, но тогда, правда, сумела бы избавить себя от рабства. Теперь я ваша служанка как по воле отца, так и по чувству моей благодарности, так как вы протянули руку моему умирающему отцу и оказали ему при погребении почести военачальника. Вы можете мной распоряжаться, я должна повиноваться вам до смерти, поэтому вы можете видеть мое лицо, как видел его отец: я вас почитаю и люблю как отца. Только по лицу можно читать в душе человека. И вы увидите в моей душе только благодарность и преданность. Вся моя жизнь принадлежит вам, примите ее, как дар сердца, в котором никогда не иссякнет благодарность.
В ответ на слова девушки сэр Вильям искренно пожал ей руку и обещал никогда не оставлять ее. Потом она пела ему песни. И перед ним предстал образ Дамаянти. Для Вильяма слушать пение девушки и ее умные поэтичные разговоры превратилось в приятную привычку. Для нее же единственной целью и радостью в одинокой жизни стало исполнять все его желания и видеть ласковое, приветливое выражение на его лице.
Едва ли кто поверил бы таким чистым отношениям между молодым офицером и пылкой восточной девушкой, которая сама называла себя его рабой. Но у Вильяма в сердце жил образ Дамаянти. Дамаянти была блестящей бабочкой, порхающей на солнце, а Фатме — дикой газелью, которая преданно лежала у его ног в благодарность за спасение ее от охотников. Он с восторгом следил за бабочкой и не умел читать в глубоких глазах газели.
Так они доехали до Калькутты, и Вильям сделал доклад губернатору. Глаза Гастингса оживились при рассказе о геройской защите рохиллов и об отвратительной резне, учиненной дикими полчищами набоба.
— Как жестока история в своем неумолимом течении, — сказал он, — и как должно очерстветь сердце человека, чтоб быть ее орудием. Она губит мужество и благородство, а низость и трусость остаются нетронутыми. Но прошлое должно быть разрушено грозой, за которой следует сияющее солнце будущего. Бедный Ахмед-хан, бедные рохиллы!
Сэр Вильям рассказал о последней воле Ахмед-хана, о Фатме, которую он избавил от рабства и смерти и привез с собой.
— Значит, и вы привезли добычу из похода, — с улыбкой заметил Гастингс, — я, конечно, не буду оспаривать ее у вас. Хотя я и рублю безжалостно большие деревья, чтоб проложить себе дорогу, но всегда охотно для друга спасу от гибели цветок.
— Вы не поняли меня, ваше превосходительство! — воскликнул Вильям, краснея. — Фатме не военная добыча, Если она цветок, то и останется неприкосновенным. Доверие благородного Ахмед-хана не будет обмануто, и я прошу позволения передать девушку под покровительство баронессы Имгоф.
Гастингс сердечно пожал руку молодого человека:
— Вы правы, приведите к баронессе дочь Ахмед-хана, я ручаюсь, что она найдет в ней верную подругу и мать.
Вильям радостно пошел к Фатме, которая последовала за ним с тем же покорным, молчаливым послушанием, с каким исполняла все его желания. Баронесса со слезами на глазах выслушала историю дочери Ахмед-хана, которого хорошо помнила и за которого безуспешно просила когда-то Гастингса. Она обняла Фатме, а та встала на колени, поцеловала ее руку и с доверием посмотрела в глаза.
Баронесса приказала приготовить помещение для Фатме рядом со своими комнатами; она решила относиться к ней как к своей собственной дочери и окружить ее блеском и почетом, подобающим дочери главного военачальника благородного народа.
Фатме взволнованно благодарила, а потом посмотрела на Вильяма. В выразительных глазах ее стоял мучительный вопрос.
— Я вас больше не увижу, господин? — спросила она дрожащим голосом. — Мой отец отдал меня под вашу защиту… Его последнее приказание было: служить вам…
— Благородная госпожа лучше охранит тебя, чем я, — отвечал Вильям. — Воля твоего отца священна для меня, и я не мог бы лучше исполнить ее, чем теперь, отдавая тебя под покровительство баронессы.
— А я увижу вас? — спросила Фатме, опуская глаза, и яркая краска залила ее лицо.
— Ты будешь его видеть, Фатме, ежедневно, — обратилась баронесса к девушке, — сколько хочешь. Разве он не друг нашей семьи? Он будет приходить, чтобы посмотреть, достойна ли я его доверия, счастлива ли ты? — прибавила она с улыбкой.
