МНОГОУВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ!
Книга, на которую Вы обратили свое благосклонное внимание, издательско-коммерческая фирма "ГРИФ" подготовила к печати в качестве дебюта новой серии мировой беллетристики — "ФАВОРИТ".
* * *
Если американца Эдгара По не без оснований считают родоначальником детектива, то следующим за ним в списке классиков этого жанра стоит Эмиль Габорио.
В его романах напряженная интрига великолепно сочетается с глубокой разработкой психологии персонажей и общества в целом от обитателей величественных дворцов до парий зловонных трущоб. Традиционная французская мелодрама хитроумно сплетена с жестким детективным сюжетом, который имеет множество побочных линий развития. Эти линии, несмотря на кажущуюся автономность, завязаны в тугой узел, который мастерски распутывает Великий Сыщик — Лекок.
Это он, Лекок, бегло осмотрев место происшествия, обронил ошеломившую читателей прошлого века фразу: "Здесь побывал мужчина средних лет, очень высокий, носит мягкую шляпу и ворсистое коричневое пальто. Вероятно, женат".
Лекок вошел в историю детектива как предтеча Шерлока Холмса, а его автор — как классик этого жанра, сочетающий в своем творчестве высокую художественность бытописателя и неистощимую фантазию мастера "крутой" криминальной интриги.
1
Зима в Париже 186… года была очень холодной. Но в тот февральский день столбик термометра (о ужас!) показывал 20° ниже нуля.
Мрачные снеговые тучи заволокли небо. Накануне прошел дождь, и сейчас на мостовых была такая гололедица, что ездить в экипажах становилось попросту опасно. Город казался очень угрюмым.
О, этот Париж, город роскоши, блеска и откровенной, бьющей в глаза нищеты! В такие зимы, когда замерзает даже Сена, невольно вспоминаются те забытые Богом углы, где холодно и нет дров, где звучат жалобы и стенания, где ожесточаются сердца…
Именно в тот хмурый февральский день содержательница отеля "Перу" мадам Лупиас, грубая и жадная овернка, неожиданно для бедных жильцов резко взвинтила плату за комнаты, а деньги потребовала немедленно.
— Ну, что за медвежий холод! — проворчала мадам Лупиас, помешивая угли в низенькой печи своей конурки и, распрямившись, сказала своему мужу: — Ты знаешь, мне как-то не по себе. В такой холод кто-нибудь из этих бродяг еще, чего доброго, повесится. Помнишь, как в ту зиму, когда нашли одного наверху… Нам это стоило тогда больше пятидесяти франков. Ты бы сходил на чердак посмотреть…
— Да ну их! — отмахнулся супруг мадам Лупиас. — Все они забились по щелям, чтобы согреться. Старик Тантен убрался еще ранним утром, а чуть погодя я видел, как уходил Поль Виолен. Стало быть, наверху осталась одна Роза…
— Ну, об этой я и не забочусь, — раздраженно заметила мадам. — Помяни мое слово, она непременно бросит этого Поля. Девочка слишком хороша, чтобы оставаться в этой жуткой норе.
Итак — отель "Перу" по улице Гюше, в двадцати шагах от площади Пети-Пон… Сам вид этой трущобы никак не был похож на нормальное человеческое жилище. Подобные приюты все реже встречаются в обновленном Париже. Но — встречаются… Несчастный, униженный бедняк ищет и находит за свои последние пять су в таком приюте свой временный кров и жалкую постель. Как утопающий хватается за соломинку, так эти люди, загнанные жизнью, спешат сюда. Их гонит инстинкт самосохранения. Но через день-другой, едва набравшись сил, они спешат прочь отсюда.
Весь отель сверху донизу с помощью тряпок и старой бумаги был разгорожен на множество крошечных клетушек, которые мадам Лупиас пышно именовала — комнатами. Подвижные стены этих клеток непрерывно рвались, лопались, уничтожались самими жильцами, превращавшими этот жалкий отель в сплошной вертеп.
Только у счастливчиков тут было сносное помещение: маленькая келейка с покатым потолком и окошком под самой крышей, чем-то напоминающая табакерку. Распрямиться во весь рост тут было просто невозможно.
Всю мебель тут составляли постель с матрасом, набитым стружками, простой грязный стол и два стула. За такого сорта "табакерку" супруги Лупиас брали не меньше двадцати двух франков. Они объясняли столь высокую плату наличием в комнате камина. Камин, правда, был ничем иным, как дырой в стене, уносившей из комнаты последнее тепло. И все же, и все же… Комнатки-табакерки никогда не пустовали.
Теперь в одной из них дрожала от холода молодая, удивительно красивая женщина. Ей было не более девятнадцати лет. Натуральная блондинка с кожей редкой белизны, густые длинные ресницы, смягчавшие суровый, чуть металлический блеск голубых глаз… Казалось, этот нежный алый рот создан для вечной улыбки счастья, а роскошные блестящие волосы, падавшие на античные плечи, должны быть украшены царственной диадемой. Но жалкий гребень в четыре су, перехватывавший на затылке это золотое великолепие, свидетельствовал о суровой прозе жизни.
Закутавшись в некое подобие шали поверх легкого платья и накинув на плечи старое и грязное постельное одеяло, молодая женщина сидела на полу, глядя на огонь.
Впрочем "огонь" — это слишком сильно сказано. Не нагрев комнатушку ни на йоту, очаг догорал, и только две головни с кулак еще тлели в нем, давая жару не более, чем дымящаяся сигарета.
