Андрей Емельянов
ПЯТHАДЦАТАЯ ВЕСHА
Иногда приходится делать противные вещи. Иногда нам всем приходится делать то, чего бы мы не пожелали и врагу. Вот и сегодня Сезал идет отпирать главные ворота крепости. Под нестиранную серую простыню ворон он подставляет свою нелепо слепленную, почти квадратную голову, почти бежит по пустынным стрелам аллей и сквериков, по запутанным ломаным линиям бесчисленных переходов и переулков. Его пугает оглушительное щелканье задников его сандалий. В пять часов утра любой звук пугает Сезала. И звонкое эхо, кажется, разносится по всей площади магистрата, когда он перебегает-переплывает ее булыжное море. Точно так же одинокое облако перетекает из одного края утреннего неба к другому. И Сезал на мгновение останавливается посреди площади, поднимает голову и смотрит на облако. Облако смотрит на него.
В узком проулочке Сезал отчаянно пытается не замечать серой стены, проплывающей мимо его левой руки с двумя крест на крест положенными пальцами. Hа уровне его подбородка тугой воздух переулка рассекается на двое и издает тихий, но неприятный звук. Как будто снова брат Лазес поднялся, стряхнул с себя землю, вытряхнул ее комья из своей старой и больной флейты и опять, опять заиграл на ней протухшие, никого не радующие, но и не заставляющие грустить пьесы. Как будто снова постыдной жалостью звенят медяки о картонное дно шляпы брата Лазеса, как будто снова пахнет чечевичной похлебкой. Сезал отмахивается и бежит дальше и дальше, к арке, которая указывает ему, что ворота уже рядом.
Он долго взбирается по винтовой лестнице и на его залатанный плащ то и дело падает голубиный помет, цепляется паутина, вплетается в его растрепанные волосы, но Сезал ничего не замечает, кроме намеков на звуки, которые начинают рождаться за высокой крепостной стеной. Он борется с одышкой, как со злейшим врагом своим и продолжается подниматься все выше и выше.
Затем Сезал крутит ворот, смотрит на промасленный канат, который нехотя наматывается на барабан, словно нитка на катушку и старается не глядеть в узкую бойницу, в которой небо начинает приобретать свой простуженный цвет, а к облаку-отшельнику присоседились те самые вороны, и летают... летают над миром поднебесным. Hо, все-таки Сезал замечает краем глаза, как от стаи отделяются несколько точек и срываются вниз, за границы бойницы, к земле. Старые вороны, уставшие от жизни, всегда так делают. И если сегодня удары еще нескольких теплых тел примет непаханая почва, значит ничего волшебного не случится. Вот о чем думает Сезал, наматывая канат на огромную катушку из-под ниток.
Закрепив ворот, Сезал ныряет в люк, снова вдыхает пыльные запахи, выскакивает на улицу и несколько минут позволяет себе посмотреть в раззявый рот крепостной стены. В страшную дыру, на месте которой только что, десять минут назад были надежные дубовые и накрепко заговоренные доски ворот. Сезал видит, как от полей начинает подниматься густой пар - это дышат мертвецы, герои Последней Битвы. Сезал вновь скрещивает пальцы левой руки, разворачивается спиной к крепостной стене и начинает путь обратно, к себе в чуланчик на улице Всех Ветров.
Hа площади перед магистратом Сезал останавливается и медленно поднимает свое плоское лицо вверх, рассматривает колокольню и некоторое время стоит неподвижно, лишь веки чуть дрожат от ожидания. Hо, ничего не происходит и Сезал снова бежит, скрывается в одном из переулков, носящем имя Западного Ветра. Сейчас время Восточного ветра, поэтому потоки воздуха режут Сезалу глаза, и слезы бегут по морщинистым щекам его непрестанно.
Он спускается в подвал углового дома, опрокидывается на лежанку и смотрит в потолок, исщерпленый старыми рунами и более юными их наследниками, вязкой и текучей каллиграфией Просвещения. Сезал лежит до тех пор, пока вопрошающий желудок не заставляет его встать и идти на сырую кухоньку, где огонь в очаге, сложенном из безразличных камней, почти умер и только слабые его языки еще продолжают цепляться за воздух. За воздух, на веки пропахший чечевичной похлебкой брата Лазеса.
Пережевывая кусок солонины, Сезал думал о том, что брат Лазес уже неисчислимое количество весен лежит под одеялом поля и выдыхает пар вместе с остальными бойцами прошлого. И времена чечевичной похлебки ушли навсегда, только консервные горы окружают Сезала, только дождевая вода, прыгающая с крыши в подставленное ведро, мешает спать Сезалу в дождливые ночи. Еще одна пустая жестяная банка летит за окно и он позволяет себе провалиться в яму тяжелого, беспокойного дневного сна.
Просыпается Сезал в тот момент, когда луч заходящего солнца врывается в щель между ставнями и ранит его в щеку. Сезал открывает глаза, сначала левый, потом правый и замечает, что сердце его начинает биться чаще, а воздух просачивается в легкие неохотно. Значит, пришел вечер, думает Сезал, поднимает голову с пустынной плоскости стола и трет отекшую руку. В запястье впиваются тысячи маленьких иголочек и Сезал ходит по комнате, встряхивает рукой и морщится, морщится, морщится...
Пришло время Северного Ветра, и он бьет Сезала в бок, толкает его мягко и почти по-дружески. Затихает же только тогда, когда Сезал выбегает на площадь, нарушая ее гулкую тишину щелканьем своих сандалей. Посреди площади Сезал складывает пальцы левой руки в подобие креста и замедляет шаг, но маленькое еле различимое пятнышко света все-таки падает на его плащ. Сезал резко останавливается, разворачивается лицом к колокольне и медленно, даже торжественно, поднимает свои худые руки вверх. Рукава плаща сползают и обнажают его острые локти. Сезал смотрит вверх.
