В пятницу Исайю Андреевича с почетом проводили на пенсию, а на следующий день была черная суббота, и все о нем забыли. Ну и ладно: Исайя Андреевич последние месяцы только и думал о пенсии, так что ему было все равно, помнят о нем или нет. И не то чтобы Исайя Андреевич не любил своего коллектива, или был тяжело болен, или хотел бы заняться собственной дачей — дачи у него не было, — просто последнее перед пенсией время Исайя Андреевич почувствовал, что давно уже ему хочется на покой. Как-то раньше не замечал этого, а теперь вот заметил и стал не спеша и в свой срок подготавливать бумаги, так что когда пришло наконец время подавать, тут Исайя Андреевич и подал. Как ни копалось в документах начальство, как ни искало, придраться было не к чему: возраста Исайя Андреевич достиг, трудовой стаж у него намного превосходил нужный — не к чему было придраться. Жалко было отпускать его на пенсию: не бог весть какая спица в колеснице, но работник аккуратный, дисциплинированный, непьющий и дело свое за тридцать лет изучил досконально. Пытался начальник отдела уговорить Исайю Андреевича.
— Не уходите, — говорил, — Исайя Андреевич. Как же мы без вас?
— Да уж, — отвечал Исайя Андреевич, улыбаясь конфузливо и горделиво. — Незаменимых нет. Да ведь я и не у станка стою — что от меня проку?
Пытались Исайю Андреевича усовестить:
— Исайя Андреевич, а коллектив как же? Ведь к вам за долгие годы так привыкли: любят вас, уважают. Да и вам ведь как? Нужность свою, полезность чувствовать...
— Привыкнут и к новому, другому, — кратко отвечал Исайя Андреевич.
Тогда начальник решился на крайнее средство:
— Исайя Андреевич, мы вам тут думали как раз десять рублей прибавить. Погодили бы, поработали еще у нас: ведь это бы и на вашей пенсии отразилось.
Всю жизнь Исайя Андреевич был тих, уживчив; не только с начальством, но и с сослуживцами никогда в споры не вступал, но на этот раз оказался тверд.
— Чтоб вам, — сказал Исайя Андреевич, — эти десять рублей раньше придумать. Вот бы теперь и пенсия побольше была. Только все равно мне эти деньги покоя не прибавят, а мне хочется покоя, отдохнуть.
Так и крайнее средство не помогло — пришлось отпустить.
И вот в пятницу провожали Исайю Андреевича на заслуженный отдых. Утром еще профорг Татьяна Степановна Улитина, женщина громоздкая, широколицая и неудобная, при всей бесполезности и полной решенности вопроса, по инерции продолжала наседать на него с упреками:
— Что же вы, Исайя Андреевич, покидаете наш фронт? Как же вы будете без нас? Скучать станете: делать-то нечего будет.
Исайя Андреевич только улыбался и не отвечал. Исайя Андреевич знал, что будет делать. Последние месяцы Исайя Андреевич только и думал, что он будет делать, и не просто думал, а прямо-таки мечтал.
И вот в обед Исайю Андреевича провожали. В красном уголке публично та же самая Татьяна Степановна Улитина преподнесла ему в подарок от коллектива анодированные часы с красным циферблатом и большой, в коленкоровом под кожу переплете поздравительный адрес. Директор со сцены поздравил Исайю Андреевича. Начальник отдела выразил сожаление и тоже поздравил. Все пожимали Исайе Андреевичу руки. Теперь, истратив все слабые силы своего характера на сопротивление начальству, Исайя Андреевич чувствовал умиление и легкую грусть. После собрания директор пригласил Исайю Андреевича в свой кабинет, налил себе и Исайе Андреевичу по рюмке коньяку и сказал:
— Прощайте, Исайя Андреевич. Примите от меня лично поздравление и благодарность за вашу безупречную работу в течение ряда лет. Наслаждайтесь заслуженным отдыхом и не забывайте наш коллектив.
И рюмочку поставил на стол. Исайя Андреевич поблагодарил, свою рюмочку выпил, еще раз поблагодарил и отправился на заслуженный отдых.
Выйдя из учреждения, Исайя Андреевич почувствовал себя как-то неуверенно и в пустоте. И ждал от этого отдыха, и планировал, но планировал он его, во-первых, с утра, а во-вторых, не с пятницы, а с понедельника; и теперь, оказавшись на улице, немного растерялся. Сыро было на улице и неуютно, и непонятно было — пойдет ли сейчас дождичек или, наоборот, солнце выглянет. Выглянуло: стало вокруг ярче, светлее. К этому времени и рюмочка коньяку стала действовать: разлилась, согрела да еще и изнутри осветила в придачу к солнышку. А что осень... Так что — осень? Любил Исайя Андреевич всякое время года — любил и осень. А раз уж так случилось, что Исайя Андреевич вышел на заслуженный отдых в пятницу, а не в понедельник, то подумал он, что неплохо бы, вне плана, навестить двоюродного брата, жившего на Васильевском острове, уже давно персонального пенсионера и члена совета старых большевиков, а перед тем, как отправиться на Васильевский, Исайя Андреевич взял в винном магазине бутылку сладкого вина «Кагора»: очень любил Исайя Андреевич это вино.
Приехав на Васильевский остров, Исайя Андреевич поднялся к своему брату на третий этаж и позвонил коротенькими звоночками три раза: квартира была коммунальная, и звонок был один на всех.
Дверь открыл брат Александр Иванович. Брат был двоюродный и отчество имел отдельное. В отличие от Исайи Андреевича он был высок, костист, самоуверен, тверд характером и имел свою точку зрения.
