Недавно я навестил в госпитале своего старого приятеля Алешу Бехтина, с ним когда-то мы вместе служили в одном танковом полку. Майор Алексей Михайлович Бехтин, как мне сообщили, был доставлен в госпиталь в тяжелом состоянии. Но Алеша никогда не унывал, и я не только обрадовался, но и погордился им, когда увидел, что раненый он может и приподниматься на локте, и довольно бойко разговаривать, и глаза у него совсем не угасшие, как бывает у больных.
— Да, да, ранило, — усмехнулся он. — Не очень тяжело: пуля предназначалась, наверное, мне в голову, а попала в ногу... Что? Н-ну, был бой... Удивляешься? Мирное время — и боевые раны! Да-а. Наводит на некоторые размышления... Но ты же знаешь, такова моя работа... Здесь? Здесь хорошо, но, конечно, скучно. Спасибо, что пришел... Я тебе как-нибудь расскажу, с каким коварством они действуют. Я давно собирался потолковать с тобой, чтоб ты написал. Чудовища с холодной кровью и с арифмометром вместо сердца! Рассказать? Вот тебе история, когда все у них было рассчитано на основе самой низменной математики, и, если б не один наш парнишка, работяга... То есть как — написать самому? Это же целая повесть!.. Для «Уральского следопыта»?.. А, пожалуй, ты прав. Я ведь когда-то даже стихи писал... Давай займусь, мне все равно еще с месяц придется проваляться. Неси бумаги побольше.
Назавтра я передал ему чистую клеенчатую тетрадь. И вот она вернулась, исписанная Алешиным угловатым почерком с крепким нажимом, без наклона. Мне пришлось лишь немного подправить стиль, подсократить отдельные рассуждения, разбить повесть на главы. Подумав, я даже оставил несколько необычное предисловие: пишет бывалый человек — пусть будет так.
Пять или шесть — невелика разница. Съесть пять конфет или шесть — одинаково. Нырнуть пять раз или шесть — почти одно и то же. Но однажды злая необходимость разобраться — пять или шесть — стала трудным испытанием в моей жизни, хоть и видел я немало на своем веку, прошел войну, работаю на нелегком деле.
Невозможно утверждать, что в моем рассказе, довольно необыкновенном, нет вымысла. Подобное случается не часто. Но даже когда сказка — ложь, в ней всегда есть намек и добрым молодцам урок, по народной пословице. И я решил, домыслив то, чего не видел сам, передать эту историю читателям: в ней — намек недругам, что пытаются бесчеловечными способами, злобными происками навредить нашей стране, ни во грош не ставя жизнь своих людей. Есть в ней и урок добрым молодцам. А главное, в ней действует парень, которому пришлось весьма несладко, его я сперва возненавидел, а потом полюбил всей душой. И мне очень горько, что он потерял хорошего друга, милую девушку, погибшую из-за своего упрямства.
Все произошло возле белой тайги.
Есть на нашем севере малохоженные места, что в легендах называют белой тайгою. На десятки километров во все стороны раскинулся густющий березовый древостой, сплошной березняк. Пышные кроны плотно сомкнулись, и свет в такой чащобе зеленоватый.
Спокойно и таинственно.
Говорят, в белой тайге больше ничего не растет, кроме великанских берез. Я, правда, не заметил, мне было не до этого. И птицы, и звери будто избегают селиться там: они, наверное, страшатся однообразия беломраморных колонн-стволов. Колонны, колонны, колонны и плохо пропускающий солнце, монотонно шелестящий потолок. Под ногами — толстый слой каждый год опадающих листьев. В ручьях вода веснами сладкая от березового сока.
Много всяческих россказней, былей и небылиц можно услышать о белой тайге. И как-то в начале лета группа молодежи с машиностроительного завода решила провести отпуск в туристском походе — побродить в тех северных краях. Не мотаться же каждый год по затоптанным маршрутам Кавказа или чисто подметенного Крыма.
Затевалой похода был слесарь-сборщик Сережка Векшин, скуластый чернявый парень, выдумщик и весельчак. Как потом я узнал, его все в цехе любили, хотя каждую минуту от него только и жди какой-нибудь забавной каверзы. Глаза плутовские, с полуприщуром: правая бровь опущена, а левая приподнята. Перед походом он учудил — выточил большущую, килограммов на восемь, железную медаль и уговорил комсорга Зину Гулину торжественно вручить шлифовщику Васе Петряеву. Вася не успел и поскрести по привычке свою макушку, вечно взъерошенную, — ему на шею под аплодисменты и повесили эту медалищу. На ней изображены вперекрест спущенные рукава, а по окружности надпись: «Знатному бракоделу».
Я видел эту бляху. Она настолько уникальная, что Вася приладил ее над своей кроватью в общежитии и всем показывает. Браку, правда, стал делать гораздо меньше. А на Сережку не обиделся, поддержал затею — отправиться в белую тайгу — и добровольно взял на себя самые трудные обязанности завхоза и повара.
Комсорг Зина Гулина — ее все называют Зина-беленькая — тоже пошла. «Надо же кому-то доглядывать за вами, — сказала она. — Ведь у вас коммунистическая сознательность в самом зачаточном состоянии». Беленькой ее зовут в отличие от других Зин в цехе, она очень светло-русая: волосы, брови, ресницы, особенно на солнце, — точно пух новорожденного цыпленка. К тому же у нее маленький, вздернутый, задавашистый нос.