Одиннадцатого ноября по русскому стилю, или 23 ноября по нашему, отъехав примерно на восемь верст от Баку и обернувшись в экипаже, я окончательно простился с Каспийским морем.
Мы были решительно настроены преодолеть за день огромное расстояние, сто двадцать верст (а по кавказским дорогам дневной путь в тридцать льё — это огромное расстояние), и заночевать в Шемахе, древней Шема- хии.
На середине пути мы встретили офицера, который по приказу вице-губернатора Шемахи — губернатор был в Тифлисе — ехал нам навстречу в сопровождении конвоя.
На протяжении нескольких последних дней лезгины вновь стали спускаться с гор, так что для нас опять наступили прекрасные деньки Хасав-Юрта, Чир-Юрта и Кизляра.
Этот офицер, наделенный полной властью в отношении станционных смотрителей, заставлял их давать нам лошадей, невзирая на ночное время. Без него нам пришлось бы остановиться в шесть часов вечера, а вместо этого мы продолжали путь и в полночь прибыли в Шемаху.
Нас ожидал дом с горящим камином и зажженными свечами, освещавшими превосходные диваны, отличные ковры и ужин на столе.
После ужина меня провели в отведенную мне комнату. Там стоял письменный стол со стопкой бумаги, свежими перьями и открытым перочинным ножичком.
Даже те, кто знает меня двадцать лет, не распорядились бы лучше, а вернее сказать, так же хорошо.
Комнату украшали три картины: «Прощание в Фонтенбло», «Чумные в Яффе» и «Битва при Монтро».
Спал я не на кровати, как у Дондукова и Багратиона, а на прекрасном ковре.
На следующий день, на рассвете, нас посетил полицмейстер. Он пришел предложить нам свои услуги. Мне было заранее известно, что в Шемахе много всего любопытного, так что я попросил полицмейстера показать нам город, и мы вышли вместе.
Первое, что бросилось мне в глаза и показалось странностью, — это стадо баранов, пасшихся на крыше. Крыша была покрыта землей и представляла собой небольшую лужайку, на которой трава росла точь-в-точь как на улицах Версаля. Подстригали эту лужайку бараны.
Как они туда влезали и как оттуда спускались, я не имею понятия.
Город разделен на нижний и верхний.
Мало найдется городов, которым приходится страдать больше, чем страдает Шемаха.
На протяжении трех месяцев в году в нижнем городе свирепствует страшная лихорадка, от которой народ умирает. Чем выше люди поднимутся в гору, тем больше вероятности, что им удастся избежать этой болезни.
Однако невозможно избежать землетрясения. Шемаха никогда не знает сегодня, будет ли она существовать завтра.
Между лихорадкой и землетрясением лишь та разница, что лихорадка является перемежающейся, а землетрясение происходит почти беспрерывно.
Однако лихорадка и землетрясение не самые главные враги Шемахи: человек, вот что стало самым страшным из обрушившихся на нее бичей.
Шемаха являлась столицей Ширвана. Тогда это было богатое ханство, приносившее своему хану несколько миллионов дохода.
В то время в ней обитало сто тысяч жителей, а не десять, как теперь.
— Слыхал ли ты, — спросил я однажды Эль-Мокрани, арабского вождя, который среди племен, обитавших в окрестностях Алжира, слыл ученым, — о величественных древних городах, построенных из бронзы и гранита и именовавшихся Сузами, Персеполем, Вавилоном, Мемфисом, Баальбеком и Пальмирой?
— Веревка, поддерживающая мою палатку, — ответил он мне, — всего-навсего веревка, но она пережила их; вот все, что я о них знаю.
Невозможно лучше и короче выразить свою мысль: это прославление кочевой жизни и осуждение жизни оседлой.
Вольтер в своей «Истории Петра Великого», никуда не годном историческом сочинении посредственного историка, уверяет, что Шемахия была древней столицей Мидии и резиденцией того самого Кира, сына Камбиса и Манданы, который возвратил Персии независимость, одержал победу над мидянами, заставил побежденных провозгласить его царем, разбил Креза у Тимбры, овладел Сардами и всей Малой Азией, захватил Вавилон, отведя воды Евфрата от его русла, и, наследовав своему дяде Киаксару, оказался настолько могущественным, что он и его преемники стали именоваться великими царями.
В то время его держава включала в себя Вавилон, Сирию, Мидию, Малую Азию и Персию.
Как умер этот завоеватель? Как рухнул этот колосс? Ксенофонт говорит, что он скончался в глубокой старости и на руках своих детей. Геродот же, сын басни и отец истории, напротив, рассказывает, что, пытаясь захватить владения массагетской царицы Томирис, сына которой он убил, царь был взят ею в плен, и эта мать, играя роль античной Немезиды, в отмщение велела отрубить ему голову и собственноручно погрузила ее в чашу, наполненную кровью, говоря: «Насыться наконец кровью, ты, кто всю свою жизнь жаждал ее».
Если такое в самом деле было, то название Кир, данное древними Куре, вполне может служить историческим свидетельством в пользу высказывания Вольтера.
Д’Анвиль, более сведущий, чем автор «Философского словаря», и более определенный, чем Геродот, утверждает, что, как по своему географическому положению, так и по едва ли не полному сходству названий, Шемаха — мы отдаем предпочтение татарскому произношению ее имени — это древняя Камахия Птолемея.
