Прохладный весенний вечер, нас занесло в бар где-то в центре. Взяв выпить, мы сели за самый дальний столик, подальше от общей шумихи. Впервые за несколько лет мы вновь оказались лицом к лицу. Она сильно изменилась с тех пор, повзрослела, казалось, что глаза ее стали темнее, морщинки около них уже сплели свою паутинку, и в уставшем ее лице уже не было того прежнего презрительного выражения, с которым раньше она смотрела и на меня, и на весь мир в целом.
– За что выпьем? – спросила она, поднимая стакан с вермутом, который совершенно для этого напитка не подходил.
– За прошлое! – предложил я и, не дожидаясь одобрения с ее стороны, сделал большой глоток бурбона, который, в свою очередь, был, как и положено, налит в старый добрый «роке».
За выпивку мне только что пришлось прилично раскошелиться в баре, но ради такой встречи можно было пожертвовать несколькими обедами на работе.
– Ну как ты живешь? – начала разговор М. – Чем занимаешься?
– Учусь, работаю, – в общем, все как у всех, – ответил я.
– Не женился еще? – с улыбкой добавила она.
– Думаю, что ты, зная меня, могла бы не задавать подобных вопросов.
– Ну, мало ли, люди же меняются, да?!
Я усмехнулся и вынул из кармана пачку сигарет. Протягивая ей открытую пачку, я знал, что она откажется, но мне хотелось, чтобы она это сделала. Она покачала головой и, как я и думал, сняла со спинки стула сумку и, покопавшись немного в ней, достала на свет пачку табака и папиросную бумагу. Я улыбнулся, вспоминая, что она и раньше никогда не курила обычные сигареты. Она предпочитала не курить совсем, если у нее не было табака. Думаю, в этом, как и во многом другом, проявлялся ее жесткий характер, тяжесть которого мне пришлось не раз испытать на себе, после того как начали рушиться наши воздушные замки.
Я внимательно наблюдал за тем, как она тонкими, болезненно белыми пальцами насыпает табак на развернутый на столе листочек папиросной бумаги и затем, облизнув его край языком, скручивает плотную папиросу. Она всегда курила без фильтра. При яркой вспышке зажигалки, которую я поднес к ее лицу, предлагая ей прикурить, я увидел его освещенным огнем и заметил, насколько сильно оно изменилось. Черты лица ее заострились, глаза стали более серьезными и грустными, она похудела еще сильнее. Вместе с тем все это не портило ее, но скорее придавало уже какую-то не юношескую солидность и статность женщины, приближающейся ко времени, когда уже приходится признавать возраст и соответствовать ему. Она была по-прежнему красива, и даже еще более проявлялась трагичность этой красоты, которая находилась теперь на самом своем пике и которая через несколько лет начнет медленно и безвозвратно разрушаться, но в данный момент она являлась примером почти идеала, словно лицо с фрески античного храма, которое сквозь века заявляет о своем превосходстве над временем и тленом. От женщин, обладающих подобной внешностью, мужчины всегда стараются держаться подальше, чтобы не ранить лишний раз своего самолюбия.
– Я так никогда не умел, – сказал я, кивая на ее папироску, – всегда пользуюсь машинкой.
Она улыбнулась:
– Ну так что? Что было дальше?
– Было много всего, – ответил я, – ты хочешь услышать всю историю жизни неудачника за одну короткую встречу?
– Ну, ты начни, а там посмотрим.
– Я, признаюсь, хотел услышать и о том, что было с тобой за это время…
– Со мной ничего не было, – резко оборвала она. – окончила институт, потом была аспирантура – защитилась досрочно, чтобы быстрее можно было бы переехать в другой город, больше не могла выносить Москву, устраивалась уже там в разные места, но потом повезло, удалось устроиться на кафедру, преподавать. Довольно активно занимаюсь спортом, когда позволяет время, иногда фотографирую, иногда рисую. Вот вкратце и все.
– А не вкратце?! – улыбнулся я.
– Да ничего особенного, я не хочу сейчас об этом говорить, может быть, потом. Сейчас твоя очередь. – Она пригубила из стакана и взглядом дала мне понять, что настроена слушать.
– Ну, хорошо, – сказал я, – можно попробовать. В ту осень…
В ту осень, большую часть которой я провел в Питере, городе, который дал мне несколько самых счастливых дней, а потом начал медленно погружать меня в пучину отчаяния, в жизни моей начали происходить резкие перемены. Оглядываясь назад, я могу с уверенностью сказать, что они имели решающее значение для всего моего будущего. Но самая первая перемена, положившая начало всему, случилась чуть раньше, и было это связано с изменением моего статуса обычного гражданина на статус студента театрального ВУЗа. Перечеркнув все свои прошлые попытки следовать заветам великого кормчего и учиться по многу раз и оставив, наконец, все надежды на то, чтобы стать приличным гражданином, патриотом и семейным человеком, я в очередной раз стал студентом. Но этот выбор уже был осознан, и этот путь, пока еще не осыпанный лепестками роз, уже мой путь по праву. Я и сам толком не понял, как это произошло. Вот только что я стоял в огромной очереди на прослушивание первого тура, среди сотен таких же, и вдруг я неожиданно осознал себя зачисленным на первый курс. Все уже позади – и сочинение, на котором судорожно вспоминал, нужно здесь ставить запятую или нет, и экзамен по литературе, при ответе на который совершенно забыл, почему Раневская приехала из Парижа в Россию, и три тура актерского мастерства, и вокальный экзамен, и все, совершенно все уже позади, и я уже выбран из многих и оценен, и, казалось бы, нужно радоваться и наслаждаться представившимся шансом. Но в голове моей закопошился тогда червь сомнения. А стоит ли все это того, чтобы жертвовать еще четырьмя годами своей и так уже стремительно уходящей молодости? Блуждая долгими янтарными вечерами по московским дворам, я решил, что все-таки стоит. Стоит попробовать и не упускать так легко, быть может, последнюю возможность выбиться в люди.
