1
Вечером Маттис оглядел небо. Туч не было. Тогда он сказал Хеге, своей сестре, чтобы подбодрить ее:
— Ты как молния.
Произнося это слово, он все-таки вздрогнул, хотя и не испугался — небо-то было чистое.
— Это я про твои спицы, они сверкают как молния, — объяснил он.
Хеге равнодушно кивнула, не переставая вязать. Спицы так и мелькали у нее в руках. Она вывязывала сложный цветок с восьмью лепестками, скоро он будет красоваться на спине у какого-нибудь парня.
— Понятно, — только и сказала она.
— Я ведь тебя хорошо знаю, Хеге.
Он тихонько водил пальцем по колену, как всегда, когда о чем-нибудь размышлял. Туда-сюда, туда-сюда. Хеге уже давно перестала просить, чтобы он бросил эту дурную привычку.
Маттис продолжал:
— Ты не только вяжешь, ты все делаешь как молния.
— Может быть, — отмахнулась она.
Маттис, удовлетворенный, умолк.
Он не мог удержаться от соблазна произнести слово «молния». Стоило ему произнести это слово, и мысли в голове начинали бежать в необычном направлении, так по крайней мере ему казалось. Самой-то молнии он боялся до смерти и летом в душную облачную погоду никогда не произносил этого слова. Но нынче вечер выдался тихий и ясный. Весной уже было две грозы с оглушительными раскатами грома. Обычно, когда грохотало особенно сильно, Маттис прятался в маленькой деревянной уборной — когда-то ему сказали, что в такие домики молния не ударяет. Касалось ли это правило всего мира, Маттис не знал, но в их краях, на его счастье, оно до сих пор действовало безотказно.
— Да-а, как молния, — бормотал он, будто бы продолжая обращаться к Хеге, которая нынче не была расположена слушать его неожиданные похвалы.
Но Маттис еще не выговорился.
— Я хотел сказать, что и думаешь ты тоже как молния.
Хеге быстро подняла глаза, точно опасаясь, что сейчас он коснется опасной темы.
— Хватит уже на сегодня, — холодно и недружелюбно сказала она.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Ничего. Сиди спокойно.
Хеге спрятала подальше то, что чуть не вырвалось наружу. Придурковатость брата особенно огорчала ее, когда он произносил слово «думать», тогда ей становилось больно и она падала духом.
Маттис заметил это, но объяснил ее недовольство тем, что он не работает, как все люди, из-за чего, правда, его вечно грызла совесть. И он завел старую песню, к которой они оба уже давно привыкли:
— Завтра ты должна придумать мне какую-нибудь работу. Так больше нельзя.
— Хорошо, — сказала она в пространство.
— Мне это надоело. Я не зарабатывал уже…
— Да, ты уже очень давно ничего не зарабатывал, — вырвалось у нее невольно резче, чем следовало.
Хеге тут же пожалела о своих словах, но было поздно: она задела больное место. Маттис не терпел таких замечаний, говорить об этом разрешалось только ему самому.
— Ты не должна так со мной разговаривать, — сказал он, и лицо у него изменилось.
Она покраснела и опустила голову. Маттис продолжал:
— Ты должна разговаривать со мной как со всеми.
— Да, да, правильно.
Хеге сидела, опустив голову. Что делать, если все так безнадежно? Но порой она не выдерживала, в тогда ее слова больно ранили Маттиса.
2
Брат и сестра сидели на крыльце своего ветхого домика. Был теплый июньский вечер, и старые бревна лениво благоухали после жаркого дня.
Сперва Хеге и Маттис долго сидели молча, разговор про молнию и про работу зашел позже. Они сидели бок о бок. Маттис с застывшим лицом смотрел на вершины деревьев. Хеге привыкла видеть его в такой позе. Она знала, что запрещать ему это бесполезно, а то бы давно уже сделала замечание.
Брат и сестра жили как бы особняком, других домов поблизости не было, но сразу за лесом проходила дорога и лежал большой поселок. Здесь же, по их сторону леса, искрилось озеро, и его противоположный берег казался бесконечно далеким. Озеро подступало к самому холму, на склоне которого стоял дом Маттиса и Хеге, там, на берегу, у них были мостки и лодка. Земля, расчищенная вокруг дома, была огорожена и принадлежала им, но за изгородью все было чужое.
Маттис думал: а Хеге и не знает, на что я смотрю!
Его так и подмывало рассказать ей об этом.
Их же здесь четверо — два Маттиса и две Хеге! А она даже не подозревает об этом.
Но он молчал.
Сразу за изгородью, среди ельника, высились две сухие осины с голыми обломанными вершинами. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и люди звали их Маттис-и-Хеге — конечно, за спиной у брата и сестры. Как-то раз Маттис случайно узнал об этом. Произносилось это в одно слово: Маттис-и-Хеге. И наверняка было придумано уже давно.
Две сухие осины высились бок о бок среди свежих зеленых вершин ельника.
В Маттисе все кипело от возмущения, и он не мог оторвать взгляда от осин. Хеге в это посвящать нельзя, решал он всякий раз, когда они, как нынче, сидели у себя на крыльце. Она придет в ярость, и только, а осины все равно уже зовут их именами.
Тем не менее, пока осины стояли на месте, Маттис видел в этом своеобразную заботу о себе. Эти деревья только мешали, и пользы от них не было никакой, а все-таки хозяин не пришел и не срубил их на глазах у Маттиса, чтобы сжечь в печке. Это было бы слишком жестоко — все равно, что убить людей, чьи имена носили деревья. Потому хозяин и не трогал этих осин.
![В долине смертной тени [Эпидемия]](/storage/book-covers/20/20b59336dc28de47dc7a206b6ad9ee6ea45788bb.jpg)
