ни сказали, что я буду сидеть в камере, пока не скажу все-все-все. Они сказали, что каждое мое слово будет записываться. Но о чем я должен говорить? Я и так ответил на все вопросы. А они спрашивали и спрашивали, спрашивали и спрашивали… Они мне не верят. Но разве оттого, что я буду день и ночь повторять одно и то же, что-то изменится?..
Тетя Нина ругала меня, когда я начинал разговаривать сам с собой. И чтобы ее не сердить, я почти никогда так не делаю. Только пою, когда никого нет, например сгребая листья в парке или собирая мусор в черные пластиковые пакеты. Но я не могу петь в этих стенах. К тому же, если я буду петь, меня отсюда не выпустят. Они сказали, что не выпустят меня, пока я не скажу им все-все-все…
Но я уже рассказал, а они все равно не поверили… Они мне все равно не поверят. Олег Васильевич предупреждал, чтобы я никогда не рассказывал о псах из Тени. Он предупреждал, что мне не поверят. Он говорил, что, когда люди не хотят во что-то верить, они перестают видеть и слышать. И он был прав. Ведь сколько он ни говорил Фомичеву, чтобы тот не спиливал старые тополя, тот все равно пилил, пилил и пилил. А они падали, падали и падали, хотя Олег Васильевич написал диссертацию про тополя. И его даже назвали кандидатом, а потом доктором ден-дро-ло-ги-че-ских наук. Кажется, так.
Олег Васильевич мне поверил, про псов. Но он уехал в Канаду. Это такая страна за морем. Он долго не хотел туда ехать, а потом уехал. К сыну, который работает там лесником. Или лесничим. Или егерем. В общем, он охраняет там лес и зверей.
Олег Васильевич говорил, что этим его сын мог заниматься и здесь, а потом сказал, что здесь даже людей не берегут, и заплакал. Он тогда выпил и очки потерял. Когда у него жена в больнице умерла. Она такая маленькая и худенькая была и на горшок две недели не ходила. Из-за этого она ходила по врачам, но ее все равно в больницу не брали. Мало ли, говорили, почему может болеть живот. А потом Олег Васильевич вызвал «скорую помощь», и врачиха обругала его и сказала, чтобы Ирина Петровна съела яблоко и все пройдет. Но яблоко ей не могло помочь, это даже я понимаю. И тогда Олег Васильевич сам Ирину Петровну в больницу привез, а ее все равно брать не хотели. Но Олег Васильевич дал кому-то денег, и ее взяли. Только оказалось, что уже поздно. Это называется ин-ток-си-ка-ция организма…
Но даже если бы Олег Васильевич был тут и сказал им про псов, они бы и ему не поверили. Они бы сказали, что раз сам он псов из Тени не видел, значит, их нет. Потому что никакой Тени тоже нет. И этих жлобов вовсе не псы на части порвали. Но псов и Семен видел, и Венька Щербатый. И этот… на машине который. Новенький…
Он не хотел второй раз машину на бульвар гнать. Он говорит, я своими опорами всю траву раскорябаю. А Фомичев ему говорит, езжай и укороти этот вяз. Иначе с нас комиссия премиальные снимет. А с Фомичевым не поспоришь, он чуть что — начинает глотку драть и матюгаться. Вот новенький и поехал. А мы за ним пошли. И видим, красная эта машина стоит на прежнем месте. На газоне, под вязом, с которого ветки пилить надо.
Семен тогда посмотрел и говорит, что записки нашей нет. Он говорит, я же предупреждал, что этот гад не взглянет на наши писульки и машину не отгонит. Семен, конечно, не так сказал, но тетя Нина, пока жива была, запрещала мне ругаться. И повторять всякие нехорошие слова тоже запрещала.
Тогда Семен сказал, чтобы самую большую ветку лез пилить я. Потому что она наверняка упадет на машину. А мне за это ничего не будет. Но Щербатый сказал, что раз Венька такой умный, пусть сам и лезет. А новенький говорит, мол, не надо этот вяз вообще трогать. За иномарку эту нам потом всей кодлой не расплатиться будет. И если бы Фомичев не пришел, так я бы и не полез ту ветку резать. А он, как из-под земли… Он так всегда… Обругал нас по-всякому, сунул мне в руки бензопилу и ушел…
Он даже Олега Васильевича не слушал. Тот ему специальные журналы приносил, где написано, что тополь — это не просто дерево, а живая химическая лаборатория. Или завод по производству кислорода. Я это очень хорошо запомнил, потому что Олег Васильевич не только Фомичеву это говорил, он и комиссии этой… Из садово-паркового управления. Как-то оно хитро называлось… ГУСПП, кажется.
Я эти слова из больших букв как-то плохо запоминаю.
Тетя Нина говорила, это потому, что я — жертва Чернобыля. Что если бы она меня от сестры в Питер не перевезла, я бы совсем идиотом сделался. Меня и в школе кретином дразнили и даже потом справку дали. И только Катя говорила, что я самый лучший… Она много мне хороших слов говорила. А потом, после того как ее муж ко мне амбала с арматуриной подослал, куда-то исчезла…
Он бы меня, наверное, убил, если бы не псы из Тени. Он меня возле парадной караулил. И кровища из него так и хлестала… Он был здоровенный, так ведь и псы не маленькие. И очень быстрые. Но тогда темно было и на улице никого. Некому было их видеть. А я убежал и лег в постель. Я знал, что мне никто не поверит…
Я когда еще маленьким тете Нине про Тень говорил, она не верила. То есть знала, что я не вру, и все же не верила. И Катя не верила. Смеялась и называла меня фантазером и врушей. Она умела придумывать всякие слова. И так быстро бегала, что ее никто догнать не мог. Пока ногу не подвернула. А я тогда цветник лапником закрывал, морозы ударили, тропинки в парке заледенели…
