«Уясните мне, ради самого неба, методу, – если только вообще в данном случае существует метода, – при посредстве которой вы так чудодейственно постигли и разгадали мою душу?» – с такими словами обращается одно из действующих лиц рассказа «Убийство в улице Морг» к главному герою – сыщику-любителю Дюпэну, в котором в известной степени автор наш изображает самого себя. Поводом к такому восклицанию явилось следующее приключение.
«Однажды ночью – сообщает рассказчик – шли мы с Дюпэном по одной из довольно грязных улиц около Пале-Ройяля. Оба мы были погружены в свои размышления, и потому неудивительно, что мы в продолжение четверти часа не проронили ни одного слова. Наконец Дюпэн нарушил молчание словами:
– Он слишком мал ростом и больше годится для „Théâtre des Variétés“.
– Да, конечно! – ответил я, совершенно не заметив (так погружен я был в размышления), что Дюпэн только угадывает мою собственную мысль. Спустя минуту я пришел, однако, в себя, и удивление мое не имело пределов.
– Дюпэн! – сказал я серьезно, – это превосходит мое понимание. Я не хочу отрицать того, что я поражен и едва верю собственным своим чувствам. Как можете вы знать, что я думал именно о…?
Здесь я умышленно замолчал, чтобы убедиться, действительно ли он угадал мою мысль.
– О Шантильи, – продолжал он, – для чего же вы остановились? Вы сейчас только думали, что он слишком мал ростом для трагедии.
Именно об этом-то и рассуждал я с самим собою. Шантильи был башмачник из улицы Сен-Дени, помешавшийся на театре и недавно пытавшийся выступить на сцене в роли Ксеркса в трагедии Кребильона к немалому смеху зрителей.
– Торговец плодами навел вас на мысль, что башмачник слишком мал ростом, чтобы исполнять роль Ксеркса et id genus omne.
– Торговец плодами? Что должно это значить? Я не знаю на всем свете ни одного торговца плодами.
– Тот человек, который столкнулся с вами, когда мы вошли в эту улицу четверть часа тому назад.
Теперь только я вспомнил, что какой-то разносчик с большою корзиною яблок на голове, споткнувшись, едва не упал на меня при самом нашем входе в улицу; но я не мог понять, какое же отношение могло все это иметь к Шантильи. Дюпэн, безусловно, чуждый всякого шарлатанства, тотчас же начал выводить меня из недоумения.
– Я объясню вам все это и, чтобы сделать вам это более наглядным, прослежу все ваши мысли с того мгновения, как я нарушил молчание, вплоть до предшествовавшей и положившей начало всему встрече с торговцем. Значительнейшие звенья цепи следовали друг за другом в следующем восходящем порядке: Шантильи, Орион, д-р Никольс, Эпикур, стереотомия, мостовая, торговец плодами.
Мало найдется людей, которые когда-нибудь в жизни своей не забавлялись постепенным прослеживанием ряда мыслей, приведшего их к тем или другим конечным результатам. Такое занятие представляет иногда значительный интерес, и тот, кто предается ему, всегда бывает поражен великим разнообразием отдельных частей этого ряда, в особенности же великим различием между исходом и концом мышления.
Перед тем, как замолчать, мы говорили с вами о лошадях; такова была последняя тема нашего разговора. При повороте в эту улицу нам встретился разносчик, который, споткнувшись, столкнул вас на кучу камня, приготовленного для починки мостовой. Вы поскользнулись, упали на камни, слегка ушиблись, посмотрели на кучу и молчаливо двинулись дальше. Я не обращал на вас особенного внимания, но у меня наблюдения совершаются как-то сами собою.
Вы продолжали смотреть вниз, рассматривая дыры и трещины в мостовой (из чего я заключил, что вы еще думаете о камнях), и таким образом мы пришли в улицу Ламартин, где мостовая состоит для пробы из обтесанных каменных восьмигранников. Здесь лицо ваше слегка просветлело, и губы слегка задвигались, так что я убежден был, что вы про себя скандируете мудреное слово: „стереотомия“, которым называется этот род мостовой. Я знал, что вы не произнесете про себя слово „стереотомия“, не подумав об атомах и об основателе атомистической теории – Эпикуре, а так как при недавней беседе нашей об этой теории я говорил вам о том, как подтверждаются предположения великого грека последними открытиями в области небулярной космогонии, то я ожидал мгновенья, когда вы посмотрите на большое туманное пятно в созвездии Ориона. Мне пришлось ждать недолго: вы действительно посмотрели на Орион, и я получил уверенность, что до сих пор верно следил за ходом ваших мыслей. Но в шутливой статейке о Шантильи, во вчерашнем нумере „Musée“, автор, подшучивая над тем, что Шантильи, надев на себя классический котурн, счел нужным изменить и свое имя, приводит между прочим известный стих римского поэта:
„Perdidit antiquum littes a prima sonum“.
Я говорил вам, что этот стих относится в действительности к Ориону, который прежде назывался Урионом, а потому мне и нетрудно было предположить, что, припомнив мои объяснения, вы не замедлите невольно сопоставить Ориона с Шантильи, в чем я и убедился, когда на лице вашем появилась улыбка, несомненно, вызванная воспоминанием о нравственном ничтожестве бедного башмачника. Я подметил, кроме того, что вся фигура ваша сначала как бы съежилась, умалилась, а потом вы вытянулись во весь рост, так что я понял, что вы думаете о маленьком росте Шантильи. Здесь-то я и прервал вас замечанием, что он гораздо более был бы на своем месте в „Théâtre des Variétés“».