Рассказать о своей жизни непросто. Трудно не показаться претенциозным, не утомить читателя и не рассердить тех, чьи имена ты упомянул, либо, напротив, забыл упомянуть. Нам часто говорят: «Расскажите о своей жизни, о неудачах и успехах, об интересных встречах и, в особенности, о своих любовных приключениях». А почему бы не поинтересоваться, как мы ведем себя в постели?
Сам я обладаю определенной долей целомудрия, хотя и не боюсь резких слов. Достаточно сдержан и замкнут, и это не позволяет мне с легкостью открывать свои чувства, выставлять себя напоказ, использовать по отношению к себе такие слова, как «триумф», и прочие напыщенные выражения, которые часто можно встретить, если речь идет об успешной карьере.
В наши дни популярно все, что имеет отношение к «био», слову, означающему «жизнь». Все, что мы едим, пьем и производим, непременно должно его содержать. Я, в свою очередь, решил следовать этой тенденции ради того, чтобы воплотить мое «био» в форме воспоминаний. Такая идея появилась не внезапно, как лихорадка на губах. Вовсе нет. Скорее всего — потому, что многие достаточно престижные издатели изъявили желание опубликовать мои воспоминания. И тогда пришлось задуматься над этим. Не то чтобы я был медлителен, но, прежде чем решился на столь серьезный шаг, прошло пятнадцать лет. В 1974 году мне уже случилось опубликовать одну книгу воспоминаний, и тогда мне помогал журналист Жан Ноли, который сделал «rewrite» — пересказ тех текстов, которые я ему передал. Но это были воспоминания о моей жизни, рассказанные другим человеком.
Поразмыслив — пятнадцать лет, — видите, сколь велики были мои сомнения в целесообразности подобного демарша — я взялся за дело, памятуя о словах, сказанных мне однажды Гарольдом Робинсом, американским писателем, издающимся огромными тиражами: «Публика любит читать success stories[1], особенно если показать, что не обошлось без драки и первые шаги к успеху были трудны». Что касается трудности первых шагов, тут меня обслужили по полной программе, а что касается борьбы, то я за все сражался сам и никому ничем не обязан. От многочисленных ударов у меня до сих пор осталось несколько синяков на душе и физиономии, а уж сколько было артистически исполненных пинков под зад! Значит, так тому и быть. Я решил действовать и погрузился в воспоминания.
Как ни странно, я не знаю, интересен ли мой жизненный путь кому‑либо кроме меня самого. Посмотрим, ведь риск — благородное дело. Я испытал слишком много разочарований, поэтому у меня сложилась определенная жизненная философия. Если то, что я расскажу, сможет заинтересовать вас и понравиться, буду очень рад. А если нет? Господи, у меня бывало и не такое, как‑нибудь переживу.
Я захотел петь. Мне сказали, что лучше воздержаться, что на этом поприще у меня нет никаких шансов, потому что с таким голосом и с такой внешностью — кстати, моими собственными — нельзя появляться на сцене. Я захотел сочинять тексты и музыку для песен. Было сделано все, чтобы не смел и надеяться. И в этой дисциплине такой дилетант, как я, не имел будущего. Те, кто познакомился с моими песнями, убеждали меня в обратном, и публика в первую очередь. Сегодня я пишу автобиографию, отдавая себе отчет в том, что не являюсь ни писателем, ни публицистом. И тем не менее прожил жизнь, которая, возможно, повторяю, возможно, стоит того, чтобы о ней рассказали. Какой реакции мне следует ожидать? Достигнув возраста, когда остается мало иллюзий, все же спрашиваю себя: «А может быть стиль и манера письма здесь даже интереснее, чем то, о чем я рассказываю? Может, вообще не стоило браться за перо, как мне когда‑то советовали не браться за пение?» Тем хуже. Терять больше нечего, будь что будет! Итак, жил — был однажды, дважды, трижды и много чего пережил мальчик, откликавшийся на непроизносимое имя Шарль Азнавурян.
Смотрю на солнце сквозь затемненные стекла очков. В редкие моменты бездействия я не испытываю скуки. Должен признаться, что вообще никогда не скучаю. В такие минуты мне случается думать о сыне апатрида[2], которым я являюсь, — о том, кого американцы назвали бы a surviveг[3]. Если теперь я имею все, это не значит, что я забыл о прошлом своих близких. Нет, я храню его в уголке своей памяти и теперь, неожиданно для себя достигнув возраста семидесяти девяти лет, хотя правильнее было бы сказать «на склоне дней», когда у меня нет никаких важных дел, предаюсь мечтам. Молодые мечтают о будущем, я же, поскольку будущего мне отпущено не так уж много, стремлюсь вернуться к истокам, погружаясь в свое прошлое. Стоило, пожалуй, сказать «в наше прошлое», поскольку прошлое никогда не принадлежит полностью кому‑то одному, напротив, оно коллективно, особенно если речь идет об армянской семье. Я думаю о том, что мог никогда не увидеть солнца. Мог так и остаться в выхолощенной сперме отца, который страдал, надрывался, выбивался из сил, чтобы выжить в том долгом пути, в том проклятом пути по пустыне от Стамбула до Дамаска. Орды курдов, которых впоследствии постигла та же участь, и османские войска преследовали и мучили несчастных, чтобы присвоить то немногое, что они могли унести с собой, скажем, золотые зубы, украшавшие их рты. И смерть тебе, интеллектуал, и на кол тебя, священник, и повесить, и обезглавить, и изнасиловать тебя, молодая женщина или старуха, и пусть вдребезги разобьется о дерево голова брошенного со всей силы младенца, ведь этот хруст так приятен!
