Провидцем был великий Лобачевский, однажды в приливе озарения подарив миру мысль, что параллельные линии пересекаются. Постичь это утверждение бытовым разумом невозможно, но тем не менее оно истинно. Так порой и разные люди, движущиеся параллельными жизненными путями, внезапно встречаются, и роковые встречи на время соединяют их судьбы.
Холодной весенней ночью, наполненной дождем и ветром, мчался с севера на юг, прорезая темноту, поезд Ростов-Архангельск. А параллельно ему по шоссе, ярко светя фарами, неслись черные «Жигули». За рулем автомобиля, чуть подавшись вперед и неестественно ровно выпрямив спину, сидел бородатый мужчина. Он смотрел на мелькающие в свете фар стволы деревьев, толстые, похожие на спины крепких мужчин, облаченных в телогрейки, на блестящую от дождя дорогу и судорожно дергающиеся по лобовому стеклу щетки очистителей. Время от времени он отрывал руку от баранки и прикасался ею к глазам, темным, глубоко посаженным под густыми бровями.
Его остро очерченный профиль, похожий на профиль хищной птицы, покачивался в такт движению. Иногда бородатый мужчина косил взглядом на поезд, мчавшийся параллельно шоссе. Перед деревенькой шоссе и железная дорога разошлись, отдаляясь друг от друга, и пассажирский поезд пропал за стеной леса. Но водитель «Жигулей» знал, что вскоре он опять увидит пассажирский состав, несущийся параллельным курсом.
«Зря я не взял с собой термос, – подумал водитель „Жигулей“, – кофе или чай поддержали бы меня. Но ничего страшного, – схему автомобильных дорог он помнил прекрасно, – километров через сорок – небольшой населенный пункт, там в буфете железнодорожной станции наверняка можно выпить чашку крепкого горького кофе. Если не повезет, то выпью чаю, его в провинции предпочитают кофе», – думал мужчина.
Часы показывали половину второго ночи. Изредка попадались встречные автомобили. Когда водитель черных «Жигулей» видел сполох света, он предупредительно убирал дальний свет, но скорость при этом не сбавлял. То же делали и водители встречных машин.
Ночью одинокие люди становятся обходительными, страх темноты притупляет до рассвета желание хамить и ссориться.
«Да, у всех дела. И ночью люди не могут отказаться от дел, куда-то спешат, словно боятся опоздать, торопятся жить, мчатся и совсем не думают о том, что человек должен спать, набираться сил, отдыхать и готовиться к дневной работе, к дневным заботам».
Небо над дорогой было глубокого черного цвета. Ни звезд, ни луны, сплошная черная пелена, похожая не непроницаемо плотный черный дым.
Голые деревья, мокрая черная земля.
Сноп света, брошенный фарами «Жигулей», выхватил облезлый столб, на котором, покачиваясь на одном болту, криво висел, указывая в черное небо, остроконечный щит с надписью «Старый Бор. 5 км». Мужчина за рулем с облегчением вздохнул: пять километров для машины – не расстояние.
Указатель не обманул. Вскоре замелькали дома, вначале деревянные, стоящие на большом расстоянии друг от друга. Затем дома начали кучковаться, расти вверх, появились двух-, трехэтажные. Вокзальную площадь обрамляли местные небоскребы – четырехэтажные строения.
Здание железнодорожного вокзала было тускло освещено, не демонстрируя, а лишь скромно напоминая о том, что и в Старом Бору ночью теплится жизнь.
Как бы ни старался путешественник минуть привокзальную площадь, проехать мимо нее, это ему не удалось бы. Через город шла одна-единственная дорога, она и вела к еще дореволюционному зданию железнодорожного вокзала. Над рельсами раскинулись два ажурных металлических моста, которыми никто в темное время суток не пользовался – пассажиры бегали прямо по путям.
«Жигули» остановились на привокзальной площади рядом с хлебным фургоном.
"Давненько стоит этот ЗИЛ, – подумал водитель «Жигулей».
Над капотом ЗИЛа даже не поднимался легкий серебристый пар. Мужчина выбрался из машины, глянул в мутное стекло большого арочного окна с корявым переплетом. Рама буквально слоилась краской, по ней можно было изучать историю лакокрасочного производства России в двадцатом столетии. За стеклом виднелся традиционный зал ожидания, в левой части которого пестрело единственное яркое пятно – буфетная стойка.
Опершись локтями о стойку, дремала буфетчица в сказочно белом накрахмаленном кружевном кокошнике. Водитель «Жигулей» не ошибся, еще за сорок километров от поселка предположив, что буфетчица окажется толстой, розовощекой, порядком «подержанной» дамой, с золотыми сережками в отвисших мочках ушей.
Он толкнул скрипучую дверь со старомодной ручкой и очутился в просторном, очень грязном зале. В зале ожидания пахло пирожками с капустой, жаренной на старом растительном масле рыбой и еще чем-то таким, чем пахнут все железнодорожные вокзалы, неуловимым, но вечным и патологически несъедобным. Здесь расположилось с полдюжины пассажиров. Двое бомжей спали на расстеленных газетах, укрывшись телогрейками; люди, менее искушенные жизнью, дремали, сидя на исцарапанных гнутых фанерных лавках, по надписям на которых можно было восстановить не только историю поселка, но и всей России: кто когда уходил в армию, кто когда вернулся в родные места, кто закончил профтехучилище и в каком году, кто приезжал в поселок на каникулы, кто кого любил прямо на этих лавках, кто кому изменял, кто дурак, а кто гомосексуалист, кто трахает кобылу, а кто предпочитает оральный секс или удовлетворяет себя сам. Все это графическое великолепие свидетельствовало о том, что Старый Бор и его железнодорожный вокзал – места, не обделенные богатой историей.
![Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/storage/book-covers/8c/8c5930280aa7ec8fccf281cccb9a8482874dacc5.jpg)
