О том, что было раньше, трепаться незачем, хотя от дел своих прошлых не отрекаюсь. Вспоминать такое – все равно что в дерьме ковыряться. А начну вот с чего.
Я лежу в кювете возле перекрестка: ноги – в канаве, голова – вровень с асфальтом. На другой стороне дороги залег Ванька. Его мотоцикл спрятан в кукурузе метрах в пятидесяти от меня, чтобы не заметили издали. С этой же целью с него содран весь никель-хром. Траурная получилась тарахтелка, ничего не скажешь. Когда Ванька сидит на ней в своем кожаном прикиде – вылитый Черный Мститель. То бишь Осип Одноглазый из легенд бродяжьих. Правда, про Осипа сказывали, что он в молодые годы лошадок всяческой технике предпочитал, да все больше глухими окольными тропами пробирался. А нам с Ванькой простор и скорость подавай – так, чтоб дух захватывало и в ушах свистело! Но и на просторе не больно разгуляешься; то и дело рожей в пыль падаешь, коли жить не надоело. Вот как сейчас, для примеру.
Чего мы ждем, непонятно, но я доверяю Ванькиным инстинктам. У него нюх на всякого рода опасности. Зато я лучше стреляю. Потому и терпим друг друга – пока это выгодно обоим. Ну и, ясное дело, без сунь-высунь не обходится.
Из-за шума этой чертовой дикой кукурузы ни фига не разберешь. Как назло, поднялся ветер. Поля простираются до горизонта, спрятаться практически негде. Любой человечек на дороге – будто таракан на столе. Не говоря уже о тачке.
Волны гуляют по кукурузе. Толку от нее никакого, початки еще не созрели. Солнце садится, и я прикидываю, что скоро оно будет бить прямо в глаза. Гнилой расклад. Вдобавок щебень впивается в пузо… Вскоре это мне надоедает, и я приподнимаюсь, чтобы глянуть, как там Ванька. Он в оба глаза пялится в ту сторону, куда нам очень хотелось бы пробраться, но сразу замечает меня боковым зрением, делает страшную морду и машет рукой – ложись, мол, дура!
А чего тут ложиться? Поздно уже. Я поворачиваю голову – мамочка моя родная! Кукурузники повылазили из укрытий и прут на нас лавиной. Значит, самое время сматываться. Не повезло нам сегодня, не проскочим. Надо пробовать другую дорогу, во всяком случае в другой раз. А сейчас найти бы только спокойное место, где можно переночевать, голод-жажду утолить, мирной беседе предаться…
Да, вот такая я – мечтаю о всякой чепухе, когда жить остается, может быть, пару минут. Принцип у меня такой – «думай о хорошем». Это называется то ли оптимизм, то ли кретинизм. Наверное, и об Ваньке я слишком хорошо думала. Подвел меня, стервец. Ой подвел!…
Кукурузники были как на подбор – молодые, дурные и наглые. Совсем сопляки, рожи безволосые и прыщами усыпанные. И откуда только непуганые дебилы берутся – вроде их давно перебить должны! Но нет, оказалось, что племя идиотов – самое большое и неистребимое. Они количеством берут. Толпой кого угодно задавят; патронов на них не напасешься…
Эти вот даже не перебежками, а цепью наступали. Чуть ли не строем, будто на каком-нибудь долбаном параде. Все до единого были вооружены, но не стреляли. Хотели живьем взять – меня, конечно, в первую очередь, однако для забавы им и Ванька сгодился бы. Мне то что – может, с кукурузниками и неплохо побаловаться, – но сдаться без боя злость не позволяла. Что ж мы, бродяги, хуже и трусливее этого оседлого дерьма?!
Отучу я вас, недоноски тупорылые, в психические атаки ходить!
Затвор передернула, встала в полный рост, словно в тире, и бабахнула длинной очередью. Прежде чем ухо заложило, успела услышать только, как Ванька заорал: «Твою мать!…» Свою дешевле, дурак! Хотел отлежаться, да? Думал, кукурузники твою тарахтелку не засекут? Решил, что тебя легко ТУДА пропустят – с ходу влетишь, да еще с девкой на заднем сиденье? Нет, голуба, так в жизни не бывает – это я поняла еще тогда, когда трусы кровью не пачкала.
А теперь я совсем умная. Потому и просекла: ловить тут больше нечего. Положила всех гадов – кого в щебень мордой, кого в асфальт, а кого и в собственную юшку, – и давай деру!
Но то плохой был день. Куда ни кинь – везде гоплык! Перед тем я пятку растерла в чужих новеньких сапогах, которые были на размер больше, чем надо; опять же, менструация в самом разгаре – бегать трудно; да еще четыре полных рожка к поясу привешено. Так что у меня получился не бег, а последний вальс больной коровы.
А Ванька, падла, смекнул, что я за него половину опасной работы сделала. Гляжу – он уже тарахтелку из зарослей выкатывает. Я ему кричу «Прикрой, зараза!» – потому как кукурузники начали рожи свои из пыли вынимать и погремушками звенеть. Куда там! Ваня мой даже не оглядывается, ножкой дрыгает, движок завести пытается. И такая меня ярость взяла – чуть не задохнулась! Напарничек называется – как до первого гнилого дела дошло, так сразу и скурвился… Хотелось очередью по нему полоснуть – желательно, чтобы бензобак взорвался. И гори ты, Ванек, синим пламенем!
Но я взрослая трезвая баба – все-таки уже не тринадцать лет, а целых девятнадцать на свете прожила. Потому взяла себя в руки, зубами скрипнула, обиду схавала и решила, что нельзя лишать себя мизерного шанса. Без мотоцикла делать вообще нечего; после того, как я столько «кукурузы» положила, они меня вряд ли жить оставят. Боль превозмогла и снова зашаркала копытами – а вдруг успею? Но тогда, Ванечка, будет у нас с тобой серьезный базар…
