Адольф Урбан
Продолжение поэзии
(Послесловие к сборнику повестей
Вадима Шефнера "Сестра печали")
Вадим Шефнер был уже известным поэтом, когда в 1957 году появилась первая книга его прозы.
Шефнер почувствовал себя прозаиком рано, тогда же, когда и поэтом: "Прозу, как и стихи, я пишу всю жизнь; еще до войны в печати появилось два моих рассказа. Но прежде проза занимала меньше места в моей работе, а сейчас уравновесилась с поэзией. Проза для меня не низший жанр, не отхожий промысел, а, перефразируя Клаузевица, продолжение поэзии иными средствами".
С прозой он никогда не расставался. В его творческом балансе она занимала все большее и большее место. Границы ее все время расширялись. Сначала - небольшие рассказы. Потом повесть о детстве "Облака над дорогой". Фантастические рассказы и повести. "Сестра печали" - о предвоенной и военной поре. Книга воспоминаний - "Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде"...
Он не оставлял поэзии, но проза стала чуть ли не главной в его занятиях. И все же проза - "продолжение поэзии иными средствами". Шефнер мыслит ее не работой, параллельной поэзии, а единой с поэзией. Между тем его проза, несмотря на лиризм, не относится к разряду так называемой "поэтической прозы", с ее чувствительностью, впечатлительной экспансивностью, туманностью, ослабленным сюжетом...
Проза Шефнера - полноценная проза, где есть определенный предмет повествования и само повествование. Есть сюжет, житейские подробности, диалог, пластика изображения, противостояние характеров.
Шефнер не ограничивается передачей впечатлений, описанием своих чувств по разным поводам. Проза его имеет внутреннее пространство, свое население. Это мир с обособленными законами, порой фантастической логикой, острыми и неожиданными поворотами повествования.
Не отступает ли тогда субъективное поэтическое начало на второй план? Не преувеличивает ли Шефнер ее единство с поэзией?
У прозы и у поэзии Шефнера общий источник. Заглянем в книгу его воспоминаний "Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде". Она многое объясняет. Воображение Вадима Шефнера, росшего в семье потомственных флотоводцев, с детства манили дальние морские странствия. Экзотика тропиков, тайны Востока, приключения среди морских разбойников и дикарей.
Но вместо морских странствий его ждали другие испытания. В голодные двадцатые годы мать Шефнера, устроившаяся воспитательницей в детский дом, помещает его среди своих воспитанников. Умер отец. Шефнер кочует из одного детского дома в другой. Под Петроградом, под Новгородом, под Старой Руссой.
Его окружают беспризорники, юные бродяги, шпана. У них своя романтика, своя поэзия.
"Почти все еще недавно были беспризорными, так что у каждого хватало чего порассказать. Но у всех в правдивые повествования о бродяжничестве, о лишениях обязательно вплетались истории с налетами, стрельбой, "мокрым делом"; каждый шкет похвалялся личным знакомством с каким-нибудь знаменитым бандитом или, на худой конец, с известным жуликом".
Шефнер слышал сотни полуфантастических историй о "вольной" жизни. Ощутил ее в неистощимой конкретности: города, вокзалы, толкучки, переполненные вагоны, трущобы, заброшенные усадьбы, проселочные дороги...
Он быстро усвоил блатной жаргон и надрывную чувствительность уличной песни. "Печальны были воровские песни, еще печальнее приютские". Пели "Как на кладбище Митрофаньевском отец дочку родную убил" и "Маруся отравилась". Про "дочь рудокопа Джен Грей, прекрасней ценных камней"; про то, как "вечерами джигу в кабаках танцует девушка из Нагасаки". И - без перехода: "Смело, товарищи, в ногу", "Наш паровоз, вперед лети"...
Любимое чтение - Буссенар, Луи Жаколио, Жюль Верн, Кервуд, Фенимор Купер, Пьер Бенуа, Конан-Дойль, Майн Рид, Берроуз, Хаггард...
Но утверждала себя и другая романтика: старорусская электростанция - "таинственные круглые сооружения, обрамленные сверкающей начищенной медью, - от них исходило ровное, не натужливое, но мощное гудение. Здесь началось мое приобщение к индустриальной красоте, к делам человеческим, воплотившимся в техническое сооружение".
Эта "странная, не совсем еще понятная, почти фантастическая" красота отвоевывает себе все большее пространство. В Ленинграде, куда Шефнер вернулся в середине 1920-х годов, он работает кочегаром, сверловщиком на заводе "Электроаппарат", формовщиком в литейном цехе, подносчиком кирпича на стройке, чертежником на оптико-механическом... Его влечет романтика профессий. И чем-то "берут за душу" заводские окраины, изрезанные линиями узкоколеек, закопченные краснокирпичные корпуса. Он начинает "понимать, что кроме красоты природы, красоты дворцов, храмов и жилых строений, есть еще и красота индустриальная, красота ничем не приукрашенных стен и голых металлических конструкций".
Сложный, странный и необычный жизненный опыт! Он-то и стал главным источником шефнеровской поэзии и - в особенности - прозы.
В стихах Шефнера всегда присутствовала прозаическая конкретность. Их мысль питалась живыми впечатлениями. Но их было так много, эти впечатления были так разнообразны, что не помещались в стихи. Остаток как бы выпадал в прозу. Нужна была более свободная и восприимчивая литературная форма.