Блуждая по улицам индусского поселка на Цейлоне, в пышной чаще кокосовых пальм, среди таинственных буддийских часовен, я совершенно случайно, сам того не замечая, отошел от поселка и углубился в джунгли.
Вокруг сплошной непроницаемой стеной стоял первобытный пальмовый лес, весь заплетенный спутанной сетью лиан. Буйно и дико разрослись причудливые кусты и мясистые колючие кактусы. Голова кружилась от опьяняющих ароматов неведомых цветов, громадных и ярких.
Где-то в вышине гортанно перекрикивались радужнопестрые попугаи.
По ветвям деревьев ловко прыгали пугливые толпы веселых обезьян.
Неожиданно до меня донеслось глухое рычание.
В джунглях такое рычание не предвещает ничего хорошего. Я спрятался за пальмовый ствол и огляделся.
У входа в хижину застыли друг перед другом двое индусов. Мышцы их напряглись, как стальные пружины. Оба угрожающе рычали и, сжав кулаки, яростно поводили огромными глазищами.
— Вот она, сказочная Индия! — подумал я, переполнившись романтическим волнением. — Вот она — страна браминов, факиров, заклинателей змей.
В тот же миг позади недвижных соперников выросла пугливая женская фигурка с огромной дубиной в маленьких черных руках.
Я затрепетал с головы до ног от романтического восторга.
— Вот-вот! — отозвалось в сознании. — Вот она — огненная дикарская любовь, необоримая кровавая ревность, первобытная страсть — могучая и жгучая как со…
Женщина молча взмахнула палицей и один из дикарей, глотая воздух, громко плюхнулся навзничь.
— Конец, — задрожал я. — Мужчина убит. Любовь победила. Теперь любовники сольются в объятиях и… Вот как целуют в Бенаресе…
Никаких объятий я, однако, не заметил.
Весело заверещав, любовники склонились над убитым и начали шарить в складках его лохмотьев. В руках женщины блеснула какая-то маленькая серебряная вещица, которую она нашла в кармане покойника. Сингалезка стройно выпрямилась и зашлась счастливым хохотом.
— Амулет будущего счастья пылких сердец! — таинственно промелькнуло у меня в голове.
Но мужчина не проявил особой радости. Напротив, он недовольно рявкнул, развернулся, съездил женщину кулаком по лицу, а когда она, заверещав, упала пластом, деловито разжал ее ладонь и извлек серебряную вещицу.
Это была английская монета, полшиллинга…
Сделавшись полноправным владельцем монеты, мужчина радостно засмеялся, с жадностью прижал сокровище к груди и, вполне довольный собой, исчез, подпрыгивая, в тропической чаще…
На душе у меня было такое чувство, будто туда выплеснули помойное ведро.
…………………
Я видел любовь.
Это была экзотическая, на европейский взгляд, сильная как смерть любовь дикарей, — такая любовь, ради которой жертвуют жизнью, умирают и убивают.
И оценена эта любовь была ровно в полшиллинга — 23 копейки на наши деньги.
Сейчас, слоняясь в тропическом европейском костюме среди черных полуголых дикарей, я внимательней присматриваюсь к их жизни.
Я вижу ничуть не загадочных индусов, снующих с почтой на английских велосипедах. Я встречаю экс-брамина за рулем трескучего автомобиля. Я часто наталкиваюсь на покорных и льстивых черных полицейских с кокардами, в европейской форме, с рабскими боязливыми глазами.
Я вижу, что большинство маленьких черных индусят, которые бегают в английскую школу и изучают там закон божий и географию — большинство этих дегенератиков уже носят очки.
Покупая у какого-нибудь черного проходимца пару ракушек или сигареты, я чувствую, что он всю свою порабощенную душу заплюет, отца родного продаст, лишь бы обмануть меня на два пенса.
Бродя у магазинов, я привычно отмахиваюсь от алчного роя туземцев, норовящих затащить меня в первую попавшуюся лавку, ткнуть грязным пальцем в какой-то разноцветный хлам и протянуть руку:
— Бакшиш!
Попробуй ему отказать…
Мошенник поднимет такой шум, точно я резанул его ножом по горлу…
Столетний монументальный жрец, воздев руки, специально для меня молится своему Будде, чтобы сейчас же повернуть протянутую ко мне руку ладонью вверх:
— Бакшиш!
И когда я думаю об этих голодных, изувеченных империалистической цивилизацией людях — во мне поднимается бешеная ненависть к банкам, церквям, тюрьмам, конторам, — ко всей этой жадной, губительной, беспощадной культуре чванливых белых джентльменов в белых тропических шлемах.
Почему?
А вот почему.