С бравым солдатом Швейком мы уже знакомы по известному роману Ярослава Гашека.
В этом романе чешский писатель простым, понятным каждому языком, с большой дозой крепкого юмора рассказал о том, что происходит за кулисами войны.
Гашек умер, не успев рассказать о дальнейших приключениях Швейка, за это взялся другой чешский писатель – Карел Ванек.
Роман Ванека «Приключения бравого солдата Швейка в русском плену» написан на основании личного горького опыта писателя. В главе «На работе» он признается читателю: «Я был также в России и жил в плену в так называемой пленной рабочей роте…» Роман во многом биографичен.
Швейк попадает в плен к русским, со свойственной ему невозмутимостью, никогда не теряя юмора, стойко переносит все лишения.
Попадает он в русскую деревню и в Сибирь, в лагерь для военнопленных, потом, после окончания войны, опять возвращается в Прагу.
На русском языке роман Карла Ванека был опубликован в 1928 году тиражом всего 5000 экземпляров и с тех пор ни разу не переиздавался. Причины становятся понятны, как только начинаешь читать эту книгу, разрушающую многие въевшиеся в сознание стереотипы. Сегодня огромен интерес к прошлому нашей страны, а особенно к событиям 1917 года. Книга Карла Ванека даёт возможность посмотреть на Россию тех лет, на события в мире с неожиданной точки зрения – глазами австрийского военнопленного, чешского солдата.
В выходных данных этой книги не случайно отсутствует фамилия переводчика, – выполнивший эту работу литератор обозначен в издании 1928 года только инициалами – «М. С.». При переиздании сделаны незначительные изменения, исправлены проскочившие в первом издании ошибки, устранены неточности в обозначении географических названий и написании имён исторических личностей.
Надеемся, что книга Ванека и сегодня будет читаться с интересом.
Издательство «Братство»
ШВЕЙК ИЗУЧАЕТ РУССКИЙ ЯЗЫК
То обстоятельство, что испуганная корова расторгла связь между бравым солдатом Швейком и императором, за которого Швейк воевал, не оказало никакого влияния на душевное равновесие солдата.
Окружённый русскими, шёл он в плен навстречу неизвестному так спокойно, беззаботно и доверчиво, словно отправился за сосисками к завтраку.
Его ничуть не удивляло, что идёт он от этапа к этапу, что все время меняются конвойные, что ведут его все дальше и дальше. Он брал у конвойных хлеб, пил их жидкий чай и на вопросы, которых не понимал, отвечал приятной улыбкой и нежным, греющим взглядом голубых глаз.
Ему даже было приятно, что его снова окружали только солдаты, которых он постоянно сравнивал со знакомыми из своего батальона.
Когда какой-то бородач, раньше шедший с ним рядом, съел в деревне целый каравай хлеба, запив его четырнадцатью чашками чая, Швейк вспомнил о Балуне и почтительно сказал конвойному:
– У нас тоже был один такой; он поедал столько же, как ты. Звали его Балун; не доводишься ли ты ему родственником? У того тоже был желудок, как пожарная кишка, и тот перед тобой, русский обжора, не ударил бы лицом в грязь! Тот бы тебе, приятель, показал, на что способен австрийский солдат!
В ответ на эту речь, как и все другие замечания Швейка, солдат покачивал одобрительно головой и говорил: «Да-да-да!» или «Хорошо», а Швейк, заканчивая разговор, прибавлял со вздохом:
– Да-да-да, хорошо, да-да-да. Если бы ты, глупец, умел говорить по-чешски или по-немецки, я бы тебя понимал. А то бормочешь, а я ни слова не пойму. Эх ты, дерьмо!
Невозможность договориться с русским сильно мучила его. Он вспоминал о собраниях в Праге, на которых ораторы говорили, что Чехию спасёт русский народ и что он принесёт ей освобождение. И если бы Швейка спросили теперь, что он думает о русских и чехах, он сказал бы:
– Они говорят хорошо и пиво пьют здорово, все эти депутаты; они ведь болтуны и глупы, как ступени на Петринской башне. Никто из них ничего не понимает…
Швейк ничего не боялся, потому что русские солдаты были с ним добры; он дружески разговаривал с ними и с интересом смотрел, как они завёртывали ноги в портянки, пропотевшие в высоких сапогах; портянки эти были большей частью из мешков; Швейк узнал уже, что «садись» означало остановку и отдых, а «пойдём», «пошёл, пошёл» было командой к продолжению пути. Он исполнял эти два приказания, как хорошо выдрессированная цирковая лошадь.
Он все думал о том, какой царь у этих солдат, и пытался расспросить, называл ли он их в манифесте о войне «мои дорогие солдаты». Но на каждое слово, которое он по этому поводу произносил, он получал только: «Да, да!» или «Хорошо!» И наконец он сказал сам себе: «Должно быть, они больше ничего и не умеют говорить».
Когда однажды русский солдат вместе с хлебом дал ему кусок сала, папиросу и сахару, говоря при этом что-то непонятное, Швейк пришёл к окончательному заключению насчёт русского царя; он положил солдату руку на плечо и сказал:
– Послушай, ты, бородач, а ваш царь, кажется, порядочный человек?
И солдат опять на это ответил, как граммофон:
– Да, да, да, хорошо, хорошо!
В этот день знания Швейка в русском языке пополнил казак, который вёл его в штаб дивизии, отдыхавшей в тылу фронта; он осмотрел ранец Швейка, взял оттуда последние консервы и, открывая коробку, спросил пленного:
