* * *
Над деревней было натянуто гладкое, синее-синее небо.
И под этим небом, совсем недалеко от Ранней Вечерней Звезды, стоял дачный домик. С зеленой крышей и желтым крылечком в три ступеньки.
Уже вечерело, когда Бориска сбежал по ступенькам к большим кустам смородины. Раздвигая ладошками шершавые листья, он долго искал черные ягоды. Потом увидел гусеницу землемерку. Она как бы шагала по дорожке, складываясь и вытягиваясь.
Бориска присел над ней на корточки и стал командовать:
— Раз — два, раз — два…
Когда гусеница уползла в соседский сад, Бориска пошел к грядке с огурцами и нашел около нее жука-бронзовика. Он долго разговаривал с жуком, гладил его по твердой спинке. А затем положил на руку, подбросил и крикнул вслед:
Ты лети, мой жук, лети
Да во все глаза гляди.
Чтобы в лужу не упасть,
Под машину не попасть!..
И жук улетел далеко-далеко, к самому солнцу… Оно уже начинало медленно идти вниз.
«Наверное, жук полетел к нему ночевать, — подумал Бориска. — Интересно, а где же оно спит, солнце?..»
Папа читал книгу. Толстую и потрепанную. Глядя на книгу, можно было подумать, что все на свете уже прочитали ее и только после этого она досталась папе.
— Не мешай мне, займись своими делами! — сказал он Бориске, облокотившемуся на его коленку.
— Я и занимаюсь своими делами, — Бориска подпер ладонью подбородок и постарался заглянуть отцу под очки. — Хочу, чтобы ты рассказал мне, где ночует солнце.
— Солнце? — переспросил отец, нехотя откладывая книгу. — Да нигде оно не ночует. Зачем ему ночевать? Солнце — не человек. Вот когда я был на Севере, — папа, словно на небо, посмотрел на потолок, — когда я был на Севере, то видел, что там солнце летом почти совсем не заходит. А только успеет вечером спрятаться за вершину горы на западе — глядь, минут через двадцать уже снова поднимается над какой-нибудь горой на востоке. А ты спрашиваешь, где ночует солнце. Нигде оно не ночует.
— Как у тебя все просто получается, — сказал Бориска. — По-твоему, оно всё время ходит и ходит, и ему даже остановиться не хочется? Ты, может, скажешь, что солнце неживое? Но даже телега, на которой дядя Егор днем возит сено, ночью спит у него во дворе. Телега-то деревянная, а спит — я сам видел! Ты, правда, иногда не спишь ночью. Но ты большой, тебе всё разрешается делать. И у тебя есть книги, которые можно читать по ночам. А что же солнцу делать ночью?
— Да… — сказал отец и почесал затылок. — Оказывается, ты, Бориска, еще совсем маленький и глупенький.
— Нет, — возразил Бориска, — мне пошел седьмой год. И когда надо было складывать в поленницу дрова, я почему-то был большим и умным. Разве можно так быстро становиться то большим, то маленьким?
— Твоя взяла! — засмеялся отец и потрепал Бориску по голове. — Ну-ка, сними локти с моей ноги, я встану.
— Значит, так, — задумчиво сказал он, походив по комнате и погладив средним пальцем переносицу, — ты хочешь знать, почему мы то видим солнце, то нет? Попробую объяснить…
И он стал объяснять. Научно. Точно и долго.
Бориска сразу заскучал. Ему хотелось услышать рассказ о живом солнце, которое купается в речке и укрывается туманом, умеет прятаться за тучки, а потом выглядывать из-за них. О том солнце, которое может ранним утром пробираться по лесной чаще, ласково будить птиц и отражаться от зеркала непоседливыми зайчиками.
А папино солнце ничего этого делать не умело.
И Бориска перестал слушать.
Со стороны могло показаться, будто он внимательно слушает отца, а на самом деле Бориска только сидел на табуретке, смотрел на папу и думал о том, что его отец почему-то совсем разучился интересно рассказывать. Может быть, потому, что он давным-давно стал взрослым, а может быть, потому, что почти все время читает толстые научные книги.
А иногда даже засыпает в очках. Наверное, он специально не снимает их, думая, что ту научную книгу, которая ему приснится, без очков нельзя будет прочесть.
Потом Бориска совсем перестал думать и некоторое время просто смотрел, как отец ходит взад и вперед.
Насмотревшись, Бориска снова стал думать, но уже о том, что отцу, наверное, очень неудобно ходить вот так почти каждый вечер, то и дело поддергивая сползающие брюки. В конце концов, если штаны такие непослушные, можно пришить к рубашке пуговицы, а к брюкам петельки, чтобы штаны могли пристегиваться.
И еще Бориска подумал, что он, может, гораздо быстрее бы вырос, будь у него длинные брюки, а не коротенькие штанишки на синих лямочках. И стал бы таким высоким, как дядя Петя, сосед.
— Пап, — спросил Бориска, — а я могу вырасти выше дяди Пети?
— Что? — остановился папа. — При чем здесь дядя Петя? Ведь мы выясняем с тобой, почему всходит и заходит солнце!
— Это я понял, — Бориска болтнул ногами. — Как только ты стал рассказывать…
— Ложись-ка, Бориска, спать, — устало махнул рукой отец, — или не хочешь проснуться завтра пораньше и пойти со мной на рыбалку?
— Хочу, — сказал Бориска. — А спать — не хочу. Но придется лечь.
Он слез с табуретки, послушно вымыл в тазу ноги и, улегшись в свою кровать, стал смотреть в окно напротив.
Днем в него можно было увидеть дорогу и сосны — дача стояла на самом краю деревни. Но теперь ночь уже лежала на дороге, скрывала ее совсем, и только над макушками темного леса еще синело незаснувшее небо, на котором серебрилась Ранняя Вечерняя Звезда. Она казалась ближе, чем зимой, когда Бориска приезжал сюда из города вместе с папой кататься на лыжах. Может, потому, что тогда и лето было где-то очень далеко, за высокими снежными сугробами, мешавшими ему подойти к даче. И только после того, как по сугробам прошла весна и они растаяли, лето подошло к даче, а рябина с замерзшими ветвями отогрелась, зашелестела листьями и зацвела.