Вдалеке, в плотном белесом пространстве, медленно плыли двойные желтые пятна. Только по скрежету тормозов можно было догадаться, что это автомашины.
Чугунная узорчатая ограда плыла в молочном воздухе. Он прошел мимо гудящей водосточной трубы, которая с надсадом выхлестывала талую воду, и оглянулся.
Школа исчезала на глазах…
Черный кусок тротуара под ногами казался движущимся островом.
Совсем рядом глухо звучали голоса невидимок. Порой невидимки превращались в прохожих.
Это были гиганты.
Они возникали на миг. Этот миг был какой-то задумчивый и длинный. И снова исчезали. Неизвестно куда.
Сверху, с невидимого неба, с крыш все время лило, шумно сваливались пласты снега.
Вечером теледиктор обязательно сообщит, что подобного тумана не было с какого-нибудь 1870 года. А может быть, и с библейских времен.
Неизвестно откуда сигналили десятки автомашин. С невидимых перекрестков растерянно свистела милиция.
Шел только третий час дня, а вверху над головой уже плыли, не уплывая, бессильные зарева фонарей.
Он брел, пока не наткнулся на высокий забор красного кирпича, почти сплошь покрытый выступившей изморозью.
Повернул в свой переулок.
Далеко, где-то на Окружной, призывно пропела сирена электрички.
Дома было темно и пусто.
Зажег свет.
Залитый электричеством обыденный, ежедневный мир комнаты обступил, навалился.
Швырнул портфель под письменный стол. Разделся.
За окном было совсем черно.
Выключил свет.
Снова прорезалось окно. Широко, враздроб лупила и лупила капель о заоконный карниз.
Он схватил пальто. И, одеваясь на ходу, вышел.
Туман начал рассеиваться.
По макушке долбануло несколько ледяных капель. За шапкой возвращаться не хотелось.
Поднял воротник, двинулся к центру города.
С крыш лило. Дул прерывистый, влажный ветер. Сквозь синеватую мглу проступили очертания зажженных вывесок. Но машины все еще катили с включенными фарами. Скрежетали тормоза.
Длинный, нескладный, он глубоко вдохнул оттаявший, пьяный воздух.
Конец зиме. Конец тоскливым, сумрачным дням, когда с утра горит лампа.
Он шагал под моросящим небом мимо бесконечного строя черных, влажных деревьев. Их ветви, усеянные каплями, вздрагивали, от порывов теплого ветра.
…Тройка по истории, вечные раздоры отца с матерью… Какая все это чепуха по сравнению с миром, где могут случаться такие туманы!
Навстречу, по самому краю тротуара, дерзко размахивая сумочкой, шла девчонка.
Черная головка ее была коротко острижена, как у мальчика. Отороченный мехом капюшон синей куртки откинут.
Машинально пригладил ладонью влажную прядь, обернулся.
И в этот момент она тоже обернулась.
Почему?!
Она пошла дальше. А он остановился. Стало пугающе горячо там, где сердце. Так еще никогда не было.
Оттянул шарф от горла.
Она уходила. Ее заслоняли другие прохожие.
Решительно повернул за ней. Затем, увидев, что нагоняет, приотстал. Умерил свой дурацкий, долговязый шаг.
Водосточные трубы с прерывистым грохотом выбрасывали ледяные гранаты.
Есть люди, которые могли бы запросто подойти, познакомиться…
Она все время шла по самой бровке тротуара, балансируя сумочкой. Шла, словно танцуя.
А он тупо плелся на расстоянии. Изо всех сил стараясь не глядеть на это место — изгиб колен между обрезом юбки и сапожками…
Мимо прокатил троллейбус. Прокатил и остановился далеко впереди.
Вот она поравнялась с открытой дверцей и впорхнула в нее. Троллейбус поехал дальше.
По инерции он прошел еще немного и с удивлением заметил, что снова идет мимо красной стены с проступившей изморозью…
Он остановился на углу улицы и своего переулка, недоумевая, как это его вернуло обратно.
Вдоль тротуара бежала черная вода, в которой дробился мертвенный свет фонарей.
Стало холодно.
Он повернул к дому, вошел под арку двора.
В рыхлом снегу копались под присмотром нянек ребятишки.
Взглянул на свое окно. Там горел свет.
Родители пришли с работы…
Вдруг понял — домой идти противно. С жуткой ясностью выкристаллизовалось то, что копилось всю эту долгую зиму: надоело их мирить.
Присел на краешек мокрой скамейки.
Порознь он любил их обоих. Маму и папу.
Он еще помнил, как мама, будучи чертежницей на заводе, без конца брала себе на дом работу, и всюду, всегда — на кухне, в метро, в троллейбусе, везя его в детсад, — листала толстые учебники и конспекты и все-таки кончила вечернее отделение строительного института. Стала инженером.
Целыми днями она просто разрывалась, успевая после работы выстаивать очереди за покупками, кормить и обшивать его с папой. И все ей удавалось.
Если она покупала какую-нибудь вещь — вещь эта была всегда редкостно хороша и дешево куплена. Мама радовалась. А папа был равнодушен. Ему все это было неинтересно. Каждое утро он неторопливо брился старой безопасной бритвой, завтракал и уходил на свою обувную фабрику, где уже много лет работал инженером.
