3 июня 1940 года немцы опять бомбили Париж. Улицы быстро опустели. Замер пульс жизни только что бурлящего города. После отбоя постепенно, словно нехотя, стали открываться лавки, магазины, рестораны. Война наложила отпечаток на все, в том числе и на людей. Парижане ходили молчаливые, помрачневшие. Из транспортных потоков исчезли автобусы, такси. Многие машины были реквизированы для переброски французских войск на фронт. В умах французов прочно обосновалась мысль о неизбежной катастрофе.
После бомбежки Мустафа Чокаев одним из первых вышел из метро. Который день мысль об архивах не давала ему покоя. Участившиеся налеты со всей очевидностью указывали на то, что оккупация не за горами. А он долгие годы был издателем журналов «Эки Туркестан» и «Джана Туркестан»[1], и гестапо не простило бы ему связей с англосаксами. Сейчас главное — спасти архивы. Сидя на узкой скамейке в подземном вестибюле станции метро, слушая разрывы немецких фугасок, Чокаев вдруг понял, что дальше тянуть невозможно. В липкой от пота белой сорочке и светлых брюках, без конца вытирая платком широкое лицо и побагровевшую шею, он прошел несколько кварталов в поисках транспорта. Только на площади Бастилии Мустафа наткнулся на изрешеченный осколками бомб грузовик. Весь перемазанный мазутом, шофер копался в моторе. Два подростка, лет шестнадцати и четырнадцати, очищали кабину от осколков разбитого стекла.
— Здорово покалечило машину, — посочувствовал Чокаев. Копавшийся в моторе человек приподнял голову.
— Может, подвезете?
— Бензин кончается. Ума не приложу как ехать дальше. Мы ведь чудом добрались до Парижа. До самой границы все бензоколонки закрыты. Пришлось выпрашивать горючее у водителей.
— С бензином я помогу. У меня тут недалеко есть знакомый хозяин бензоколонки.
Бельгиец тряпкой вытер руки. Потом закрыл капот и приказал сыновьям лезть в кузов.
После заправки поехали к Чокаеву. Машина остановилась у большого многоквартирного дома. Чокаев направился к подъезду, позвав сыновей водителя. Чокаев готовился к эвакуации. Его жена уже три дня, как жила на загородной вилле. Большая квартира поражала обилием книг, хрусталя и фотографий. В основном это были фотографии его жены Марии Яковлевны в разных ролях. Комнаты были сплошь заставлены книжными стеллажами. У стены — ящики, обтянутые клеенкой, с домашним архивом и редчайшими экземплярами книг разных времен и народов, начиная с поэзии Древнего Востока, произведений античного мира, эпохи Возрождения и кончая шедеврами начала двадцатого века.
Пока молодые бельгийцы перетаскивали в грузовик ящики с архивами и другие вещи, Мустафа осторожно снимал со стен портреты Марии Яковлевны.
Неожиданно нахлынул поток воспоминаний.
Андижан, осень 1912 года…
Андижанскому уездному начальнику полковнику Бражникову Василию Федоровичу пришли две депеши в закрытых пакетах. Он аккуратно вскрыл перочинным ножом сперва тот, который был пообъемистее. Бумага касалась подготовки к празднованию трехсотлетия дома Романовых. Бражников вскрыл вторую депешу.
В ней сообщалось о том, что германскому подданному, представителю фирмы «К. Кюхлер и компания» из Франкфурта-на-Майне Артуру фон Кюхлеру-младшему разрешается шестимесячная поездка в туркестанский край для закупки из лесов Андижанского уезда ореховых наплывов.
«Недавно был Эльснер… Сегодня Кюхлер. Что за наваждение? Какое-то нашествие немцев. Ну что ж, милости просим».
А три дня спустя в его кабинет вошел прибывший из Ташкента полковник Белоусов, начальник контрразведки.
— A-а, государево око и уши! — сказал Бражников вместо приветствия. — Раз полковник Белоусов здесь, значит, задули опасные ветры!
— Дуют, да еще как дуют, и все из гнилого угла. А где он нынче, вы знаете не хуже меня…
— Значит, немцы? — сказал Бражников. — То-то я гляжу, в них проснулась удивительная тяга к Туркестану. Особенно в последнее время. А недавно меня посетил основатель фирмы «Гергарт и Гей», саксонский, знаете ли, сановник. И ко всему прочему полковник запаса германской армии из Лейпцига, некий Макс Эльснер с женой. Вы в курсе?
— Еще бы. Ревизовал свои владения…
— Оказывается, у него их столько в наших краях, что пальцев на руках не хватит пересчитать. Его фирма имеет отделения в Бухаре, Коканде, Ашхабаде, Мерве, Намангане, Самарканде, Чарджоу… Не Туркестан, а Саксония, прости господи.
— Это еще не все, — сказал Белоусов, — его отделения есть в Баку, Одессе, Риге, Петербурге, Москве, Оренбурге, и, кажется, в Омске. Да если бы только Эльснер! А сколько отделений «Зингера»! Один Сивере чего стоит… Все пороховые заводы державы в руках Эльснера. — От досады полковник сломал мундштук длинной белой папиросы, которую собирался было закурить.
— Мы на грани войны, а порох у Сиверса?
— Парадоксально, но факт. Выходит, милостивый государь Василий Федорович, активность немцев отмечается не только в Туркестане. Странно, очень странно ведет себя граф Пурталес[2]. Я уже не говорю о фон Лютисе[3]. Что же касается Туркестана, то немцы вкладывают сейчас в него большие средства. Видимо, хотят попрочней обосноваться, зацепиться за эту землю.
