Студент спал. Студенту снился сон. В общем-то, ничего поразительного. Да и само сновидение тоже, скажем так, не удивило. В основном, обилием в нем воды вкупе с неутоляемой жаждой. Знакомая картина?.. Вот и наш герой ушел с головой в глубокую с щербинами ванну, поразевал там рот в тщетных попытках глотнуть мутной теплой водицы, а потом вынырнул… Прямо напротив, закинув худые руки на борта, восседала профессор словесности, Бонна Мефель. Дама смерила ошеломленного парня взглядом и, скривив узкие губы, гаркнула:
— Пить меньше надо!!!
— А-а-а!.. Мать же твою… альма… матер… — а вот что, действительно поразило, так окружающий пейзаж, возникнувший сразу после экстренного пробуждения.
Хотя, «пейзажем» горы кособоких серых мешков и штабеля колыхающихся на размеренном ходу ящиков наречь смог бы лишь приятель студента, сильно склонный к сюрреализму. Но, в такой ситуации адекватностью блеснуть было сложно, и студент первым делом просто поскреб глаза — на мешках и ящиках тут же «проявились» сургучные печати, штампы и пришлепнутые бумажки с текстом: «Почтовое отделение № 2 г. Барщика», «Прилань, улица Первая, дом 4. Котороге Р. Особо ценное», «Кудищи, Карович Марте». И тому подобный географический разброд, в общей массе которого, как медень в горсти семечек порадовал: «деревня Круторечка, Овражная, 5, Е. Похлост» Парень выдохнул, собрал мозг в волевой кулак и… вскинув руки, завалился на спину. Сверху к нему радостно присоединилась одна из посылок.
— Да мать же…
— Проснулся?!.. Хе-е, сту-дент, — мужик в форменной фуражке, откинувший тент, не то данный факт констатировал, не то диагноз вынес. — Давай ко мне, на кОзлы. А то… сту-дент, — все ж, диагноз.
Парень скривился и, отбросив в сторону «дар свыше», полез на выход, подцепив по дороге за лямку собственную сумку…
Вид вокруг почтовой повозки, приткнутой к обочине тракта, «пейзажем» назвать можно было с уверенностью. Даже в сильно похмельном и не совсем адекватном состоянии. Парень с прищуром обвел глазами гуляющее под ветром васильковое поле, попытался удостовериться в наличии светила меж облак и зацепил взглядом скромный придорожный столб с табличкой. Коренастый почтарь, скрестив руки на груди, с интересом наблюдал за этим созерцательно-опознавательным процессом.
— Двадцать две мили, — вслух подумал студент. — Надеюсь, от Куполграда.
— Точно так, — хмыкнул в ответ мужик. — Что, совсем ничего?
— В смысле? — потер пульсирующий лоб парень. — А-а… Полный обрыв в памяти… Я сам… сюда?
— Неа.
— Нет? А кто меня сюда? И зачем? Просто прокатиться, на спор или по назначению? — огласил он пришедшие на ум версии. На что мужик оскалился уже во весь рот:
— Да-а. Умеют студенты… гулять. Затащили тебя вовнутрь двое, нисколько не краше. Назвали адрес. Деньги совали, но, я не взял.
— Почему?
— Почему? Да у меня у самого такой же… Тебе сколько лет?
— Девятнадцать.
— А моему — восемнадцать. И тоже — студент. В Бадуке, в горном лицее. И такой же… — окинул он «отцовским» взглядом помятую фигуру парня. — Так может и его кто-нибудь когда-нибудь подвезет. А ты давай, запрыгивай. Остальное — в пути. Дел еще выше Рудных гор… Имя то хоть свое помнишь? — бросил уже на ходу. — Если что, дружок твой тебя Ванчей называл.
— Ванчей? — замер студент, ухватившись за боковушку сиденья. — Меня так лишь Марат зовет, действительно, друг. Значит, это он меня сюда засунул, — и шлепнулся рядом с почтарем. Тот же вновь хмыкнул:
— Не знаю, он мне не раскланивался. Как и второй. Я уже от главного почтамта отъезжал, как вы мне дорогу перегородили. Хотел кнутом пугануть, да тот, что тебя именовал, пробазлал чего-то про материю где-то витающую. А ты поддакнул, что мол «очень надо» и про жабу какую-то ядовитую добавил.
— Ма-терию?.. — а вот тут парня шандарахнуло во второй раз. И уже не посылкой, а внезапно вернувшейся памятью. — Materia vitae et mortis. «Вопрос жизни и смерти»… Мать же твою, альма матер…
«Альма матер» свою, Куполградский университет, Иван Вичнюк любил. И не сказать, что любовь эта была невзаимной. Хотя, пришла не сразу, а с опозданием примерно в год после зачисления юноши на первый курс историко-филологического факультета этого, самого уважаемого учебного заведения в стране. Просто, он тогда думал исключительно о другом. Точнее, «о другой». Исидора… Белокурая звезда с холодными, как тонкий ледяной хрусталь на воде глазами. Когда-то такое сравнение казалось Ивану даже возвышенным. Пока его приятель, тот, что сильно склонный к сюрреализму, не воссоздал данный «цвет» на бумаге. Полученный результат студента и ошарашил и явил причину выкатывания сиих глаз после оглашения «комплемента». Да, если уж совсем честно, что ничего у них не выйдет, Ваня понял достаточно скоро. И, хоть, благородный прокуратский кадет поначалу нарезал вокруг Исидоры довольно широкие круги, к концу первого курса диаметр их убавился до ярда. С ее снисходительного молчания. А Иван «третьим лишним» между ними так же благородно встревать не стал. А в итоге остался просто студентом историко-филологического факультета. Уже без своей холодной мечты, белокурой Исидоры. Которая кстати, вовсе забросив учебу, вскорости вышла за кадета замуж и укатила с ним, уже прокуратским рыцарем, на другой конец Ладмении. И все бы ничего, если б не… «жаба ядовитая». Профессор словесности, Бонна Мефель. Хотя, если уж, опять откровенно, то… а не надо было даму провоцировать. Или игнорировать. Или… да кто ее вообще разберет? Просто, не надо было и все.
