Вновь Севера принимали Егора Непрядова как блудного сына, возвращавшегося домой после долгих странствий. Те же припорошенные снегом лысые сопки, толпившиеся по базальтовым берегам фьорда. И та же неласковая стылая вода, слегка парившая белёсым туманом. Все тот же знакомый трудяга-буксир, которому износу нет, с брызгами и тряской вез его по ухабистому фарватеру в Майва-губу, как и восемь лет назад, когда он прибывал сюда на старпомовскую должность. Теперь же дано предписание принять подлодку в качестве её нового командира. В сущности, дело не новое — ведь это был второй корабль, которым после окончания командирских классов ему доверяли командовать. И всё же волнений было куда больше, чем первый раз.
Он ждал и боялся свидания со своим прошлым, которое слишком о многом здесь ему напоминало, — о всём том, чему к добру или к худу суждено было свершиться в его судьбе. И вот опять Север — батюшка супился бровями густых туч, дышал промозглой сыростью осенней непогодицы и ждал от вернувшегося морехода исповеди за те прожитые им годы, что в трудах подводных прошли на Тихом океане. Предстояло сызнова понравиться Северам, сойтись характером и привычками со здешней глубиной, дабы не стала она чужой и враждебной, отторгающей от себя живую моряцкую душу.
На палубе неприкаянно и зябко. Валил снег с дождем. Промозглый ветер с собачьей злобой трепал полы новенькой Егоровой шинели, прихватывая за коленки. Но Егор упрямо не шёл в кубрик, будто студёной мукой исполняя взятый на себя обет долготерпения. Спрятавшись за рубкой, где не так сильно задувало, он до рези в глазах всматривался в знакомые очертания гранитных скал, как в лица старых друзей. Сколько им прежде здесь хожено-перехожено, а все же за сердце брало, — ведь было и у него золотое времечко, которое теперь вряд ли вернёшь…
Перебирая в памяти прожитое и пережитое, он сознавался, что только на Северах был всё-таки по-настоящему счастлив. С тех пор в его отношениях с Катей мало что изменилось. Каждый из них жил теперь вполне самостоятельно и независимо друг от друга, и тем не менее, хотя бы по документам, оба всё ещё числились мужем и женой. Егор смирился с таким положением. Ибо не только не мог, но и не хотел забывать Катю. Да и Степка оставался между ними, как говаривал до сих пор здравствовавший Егоров дед, «сам третей». Как его поделишь?.. К тому же развод, полагал Егор, едва ли прибавил бы лавров к «дубам» на козырьке его собственной фуражки. Ведь командирскую репутацию просеивали в политотделах и кадрах через такое мелкое сито, что иной раз тошно становилось от такой стерильной чистоты. Так и жил Егор, с головой уходя в службу и не помышляя о радостях иных, кроме корабельных, ограниченных пределами прочного корпуса. Возможно, что кто-то мог бы это посчитать слабостью Егорова характера, оттого что тот не в силах распорядиться собственной судьбой и окончательно порвать с женщиной, которая ушла от него. Да уж, верно, сказывался извечный Непрядовский удел — эта непредвзятая наследственная блажь — только раз любить и всю жизнь об этом назначении помнить.
Правда, Егор утешался тем, что служба шла у него своим путём и не хуже, чем у других, особенно если учесть, что накануне возвращения на Севера он приколол к погонам звёзды капитана второго ранга.
Сбавив ход, буксир начал резко уваливать на левый борт. Ближние скалы как бы нехотя расступились, и обозначили проход в Майва-губу. По мере того, как сокращалось расстояние до пирса, сквозь туманную дымку всё яснее прорисовывались очертания береговой базы. Егор вглядывался и не узнавал её. У подножья сопки вырос многоэтажный корпус казармы, напоминавший собой выбросившийся на берег лайнер, ярко светивший квадратами окон. Появились и другие постройки, заметно раздвинувшие пределы обжитой прибрежной зоны. Сам же посёлок, карабкавшийся вверх по склону сопки, также раздался и походил теперь на маленький городок с изломанными линиями улиц.
Вот и сестрицы-лодки, по-семейному тесно прижавшиеся бортами друг к другу у причала. На легкой волне они шало поводили статными боками, будто невесты на выданьи. А громада плавбазы, как сударыня-матушка, сердито выговаривала им простуженным голосом тифона и по-домашнему жарко дышала отработанным паром корабельных грелок, исходившим из большой трубы. У её неколебимого борта приживалками суетились прожорливые чайки, угодливо вереща про Егора «едет, едет…»
О прибытии нового командира лодки, надо полагать, было заранее известно. Во всяком случае, на берегу столпилось несколько офицеров, выжидательно поглядывавших в сторону приближавшегося судёнышка. Не без удовольствия Егор заметил среди них и знакомые лица — тех самых своих друзей-товарищей, с кем прежде доводилось ходить в моря. Широко и радостно улыбался штурман Савелий Тынов, всё так же уныло сутулился долговязый доктор Целиков. Но больше всего, конечно же, Егор обрадовался Вадиму Колбеневу, выделявшемуся среди прочих своей монументально оформившейся фигурой. Неизменная шотландская борода и покрупневший нос по-прежнему делали его похожим на бывалого шкипера времен парусных чайных клиперов.
