Кент, Англия, 1840 год
Костлявый берберский жеребец выглядел крайне странно и совершенно неуместно перед воротами фамильного поместья герцога Морланда. Величественное здание золотистого оттенка и великолепных пропорций было самим воплощением изящества и элегантности. Это впечатление еще больше усиливали безупречно подстриженные и ухоженные газоны и деревья, раскинувшиеся вокруг замка, — по-видимому, садовникам был дан строгий наказ не позволять ни одной травинке расти свободно.
Но какой же резкий контраст с этим царством порядка и благопристойности представлял свирепый бербер с жилистыми боками и чересчур длинной гривой. Он казался настоящим дикарем! Говоря по правде, он почти не походил на грациозных чистокровных лошадей, украшавших стойла знаменитых герцогских конюшен. Этому животному с первых месяцев было предопределено стойко выносить беспощадный климат Сахары, а хозяин упорно объезжал его, готовя к битвам и схваткам.
Хмурый, настороженный конюх в ливрее удерживал под уздцы громко фыркавшего, рывшего копытом землю жеребца.
Его хозяин, наконец сбежавший по широким каменным ступенькам герцогского замка, также разительно выделялся среди благородного окружения, несмотря на хорошо сшитый фрак и накрахмаленный черный шелковый галстук, несмотря даже на то, что мог по праву претендовать на благородное происхождение. Молодой джентльмен был внуком герцога, но бронзовая от загара кожа и ястребиный взгляд придавали ему безжалостный, беспощадный вид, которым никогда не мог обладать воспитанный, утонченный британский дворянин. Никто не смог бы заметить ничего утонченного и в его манере взлетать в седло боевого коня и пускать жеребца галопом так, словно хозяин был рожден в седле.
Конь, напрягшись всеми мышцами, закусил удила и полетел вперед в предвкушении близкой свободы. Однако Николас Стерлинг, мчась по усыпанной гравием аллее, обсаженной могучими дубами, то и дело натягивал поводья, стараясь удержать коня и свое нетерпение. Теперь он мог позволить себе этот последний жест покорности и повиновения, последний знак уважения к деду. Аудиенция у герцога закончилась успешно, и Николас наконец получил возможность вести ту жизнь, к которой влекла его горячая кровь. Десять лет. Десять долгих лет на этой чужой земле, больше похожих на годы заточения.
Но наконец он сбросит оковы цивилизованного английского воспитания, как, впрочем, и английское имя, данное ему при рождении.
Вкус свободы был так же сладок и упоителен, как запах осенних листьев в воздухе, ржаво-красных и желтых осенних листьев. Жеребец, казалось, почувствовал настроение хозяина и пошел вперед, гарцуя.
Они почти миновали старую дубовую рощу, когда над головой коня пролетел и упал на землю желудь. Жеребец даже не встрепенулся. Николас рассеянно похвалил животное, по-прежнему занятый мыслями о скором отъезде из Англии.
Но в следующую минуту снова услышал слабый свист, а потом тихий глухой стук. Шелковый цилиндр слетел с его головы и, описав круг, приземлился прямо на тропинку. Николас резко развернул жеребца и потянулся за кривым клинком, который всегда носил за поясом, обычай, усвоенный еще в юности, — прежде чем вспомнил, что нет причин хвататься за оружие в Англии, этой спокойной стране. Он отнюдь не ожидал, что в ветвях британского дуба может таиться опасность.
Или женщина. Именно она предстала его изумленному взору, когда Николас поднял глаза. Ее нелегко было заметить. Не швыряйся она желудями, он проехал бы мимо: черного платья почти не было видно в густой пятнистой тени. И даже поняв, что разоблачена, девушка вызывающе швырнула желудь в упавший цилиндр, промахнувшись на какой-то дюйм.
Гнедой жеребец, приняв вызов, рыл копытами землю и громко фыркал. Николас, успокаивая коня, положил на его шею затянутую в перчатку руку, хотя сам гневно сжал губы.
— Я посчитал, — тихо сказал он, — что первый желудь упал случайно. И даже второй, несмотря на сбитую шляпу. Но не третий. Желаете узнать, что будет, если швырнете четвертый?
Видя, что девушка не собирается отвечать, Николас зловеще сузил глаза. К этому времени он уже привык к полумраку и заметил, что нарушительницей спокойствия, устроившейся на толстой ветке, оказалась девчонка лет тринадцати с каштановыми локонами немного темнее его собственных, оттенка темного золота. Подол ее платья свисал всего в четырех дюймах от лица Николаса, позволяя ему разглядеть обшитые кружевом панталоны. Качество ткани безошибочно говорило если не о последней моде, то уж, во всяком случае, о достатке.
Но девушка, ничуть не смущенная пристальным суровым взглядом, вызывающе тряхнула головой, совсем как гнедой жеребец:
— Что мне до ваших угроз! Не боюсь я вас! Нисколечко!
Николас, не ожидавший такого ответа, едва не поперхнулся. Он не привык к неповиновению женщин, не говоря уж о какой-то девчонке! Продолжая разглядывать негодницу, Николас разрывался между желанием рассмеяться и хорошенько ее отшлепать. Правда, он еще ни разу в жизни не поднял руку на женщину, но отнюдь не намеревался ей это объяснять. Подавив неуместное веселье, он придал своему лицу свирепое выражение.
