А.Н. Мещеряков
Японские мыслители о красоте природы и радости жизни, о долге и мудрости, об истинном и ложном
Как и всякая другая историческая эпоха, период Токугава (1603—1867) — значимое время в японской истории и культуре. После многолетних кровавых усобиц, после войны всех против всех страна была объединена под эгидой сёгуната Токугава и в Японии наступил прочный мир, длившийся до середины XIX века. Эта эпоха «лишила» будущих историков риса и хлеба: событийная история сделалась до обидного бедна, ибо вместо сражений люди занялись кропотливым созиданием мирной жизни, что предполагает отсутствие «ярких» и «драматических» событий, на которые столь падки историки и их читатели. Для самих же тогдашних японцев этот мир означал чаемую предсказуемость будущего и озабоченность обустройством жизни. Перейдя от выяснения убийственных отношений к производительному труду, страна получила больше еды, стала полниться новыми японцами, оживилась. Если в начале XVII века японцев насчитывалось двенадцать миллионов, то всего через сто лет — более тридцати[1]. Этих людей волновали «маленькие» проблемы: улучшить свой быт, получить образование, жениться, вырастить детей, заботиться о престарелых родителях, жить долго, с пользой и удовольствием проводить досуг.
Слово «трудолюбие» решительно входит в словарь эпохи в качестве положительной характеристики человека[2]. Вместе с повышением статуса мирных ценностей это сокращало жизненное пространство для «героев». Из действенных образцов для подражания мужественные и невежественные самураи сделались героями исторических пьес. Мирные горожане с большой охотой посещали представления театра Кабуки, но всё равно имена отчаянных храбрецов становятся достоянием прошлого. Японцы часто и гордо именовали свою землю «страной воинов», но на самом деле многие из них на глазах превращались в «скучных» чиновников, учителей и врачей, которые лишь по застарелой привычке носили за поясом два меча, указывавших на их привилегированный статус. Зато имена нынешних актёров, мыслителей и литераторов завоёвывают всё больше почитателей. В связи с этим институциональная, социальная, художественная и интеллектуальная история периода Токугава становится предметом наших размышлений чаще, чем история событийная, «перечислительная».
Мирное время способствовало появлению многочисленных школ под управлением княжеств (для самураев), а также школ частных — для тех же самураев, горожан и крестьян. В связи с этим грамотность и интеллектуальная активность получили мощный стимул.
Книгоиздательство приобрело беспрецедентный размах, на рынок ежегодно выбрасывались сотни изданий. Считается, что в первой половине XVII в. ежегодно печаталось более 100 названий, в дальнейшем это число возрастает в 6-7 раз[3]. Книги покупали в книжных лавках, их брали напрокат в библиотеках[4]. Это были стихи, авантюрные романы, эротические рассказы и картинки[5], смешные истории, глумливые переделки классической литературы, рассказы о «страшных» привидениях, которых на самом деле мало кто боялся. Появляются авторы, которые работают на рынок и зарабатывают на жизнь пером (или, если быть точным, кистью). Тогдашние японцы и вправду любили посмеяться, но словесность эпохи Токугава далеко не исчерпывается развлекательной литературой. На самом деле японцы во множестве пишут и другие книги, посвящённые самым разным сторонам практической жизни. В том числе сочинения по агротехнике, торговле, ремеслу, кулинарии, медицине, устройству садов, икебане. Всего не перечислить.
Особое место занимали трактаты по «правильному» устройству государственно-социальной жизни и воспитанию. Наставления по морали, педагогике и этикету сочинялись во множестве. Их целью было формирование типа человека, лишённого агрессивного потенциала и наделённого качествами, гарантирующими предсказуемость поведения. Это было особенно актуально после окончания войн, во время которых утвердилось «право сильного», а бесконечные предательства подорвали такую основополагающую ценность феодального общества, как верность. За военное время уже выросли поколения малообразованных и жестоких самураев, склонных разрешать конфликты прежде всего силовым путём. Их откровенно боялись, именно их следовало возвратить в рамки мирной жизни прежде всего. Известный мыслитель Кумадзава Бандзан (1619—1691) полагал, что главное условие для этого — возрождение музыки, танцев и придворных церемоний, то есть то, о чём говорил Конфуций. В таком случае императорский двор сможет послужить образцом для всей страны и «божественная династия» не прервётся. А иначе Япония перестанет быть «божественной страной». «Где искать путь человека после окончания войн между провинциями? Если в пути человека не будет церемониальности и музыки, он приблизится к зверям, и тогда сражениям не будет конца»[6].
Таким образом, соблюдение правил церемониального поведения выступает в качестве необходимейшего условия поддержания мира. Кумадзава Бандзан отличался в своих суждениях радикализмом, в том числе и в деле повышения роли императорского двора, что вызывало недовольство сёгуната. Мыслитель был арестован и умер в заключении
