Блаженный, блаженный Касьян Михайлович Боровиков. По стечению обстоятельств — депутат Государственной Думы, активнейший член одной всеядной не то партии, не та фракции.
Масса грандиозных планов и замыслов, которые на склоне лет обещают обернуться реальностью.
Целая пропасть замыслов.
Он уже знает всю правду, но он — государственный муж.
Государственные мужи считают на миллионы и людей, и деньги. Он доброхот, на прицеле у него всеобщее благо, поэтому можно не то что поступиться некоторыми принципами, но и просто не брать их в расчет.
Вообще забыть о принципах.
Это известная коммунистка, последняя Роза Люксембург и Клара Цеткин в одном лице, не могла поступиться принципами. И где она теперь?
И где теперь тот государственный муж, который имел неосторожность раструбить о ее принципах на всю страну?
«Принсипы, принсипы» — над ними посмеивался еще Тургенев.
Так что — забыть.
Потому что, повторимся, блаженный. Не сумасшедший, нет. Даже не маньяк. А просто военный пенсионер, обуреваемый двумя идеями. Идеи эти сверхценны — вне этих идей Касьян Михайлович не мыслит своего будущего и жизни вообще.
А потому он не просто не обращает внимания на некоторых людей и некоторые события, творящиеся вокруг, — он попросту не замечает их. Он не в курсе их существования.
Нет, не так. Он в курсе, но он вытесняет все лишнее в подсознание, он думает о главном.
Такие люди зачастую возглавляют домовые комитеты, потому что болеют за идею. Возглавляли, потому что комитетов больше нет, хотя что-то такое намечается в форме жилтовариществ.
Они склонны наводить порядок в общественном транспорте.
Они повсюду ищут правды. Если, конечно, в этом заключается их сверхценная идея.
Но правда в обыденных случаях обычно бывает мелкой и недостойной борьбы за нее, а потому такие люди вызывают в окружающих лишь сочувственную усмешку. А чаще — заслуженное раздражение.
Уровень Касьяна Михайловича был, однако, таков, что усмешки — при условии осведомленности — обернулись бы гримасами ужаса.
Ибо ему дали все, и слон на сей раз обратил бы внимание на особо опасную Моську. И раздавил бы ее шутя. Ему действительно дали ВСЕ. Все, необходимое для реализации этих двух не совсем здоровых идей, в отсутствие которых Боровиков был милым, добродушным мужчиной в годах, каким несть числа.
Это была фигура из тех, что в свое время исправно подписывалась на займы, а во времена новейшие наверняка бы участвовала бы в каких-нибудь митингах протеста вроде «марша пустых кастрюль».
Откуда здесь взялось это «бы»?
Боровиков участвовал.
— А что, — неожиданно спросил Касьян Михайлович, — не ожидается ли на горизонте падения какого-нибудь небесного тела? Метеорита, предположим, или астероида? Кометы какой-нибудь? Ведь нас постоянно чем-то таким стращают.
Вопрос прозвучал шутливо, но было в нем нечто…
Они сидели на террасе втроем: самолично Касьян Михайлович, его начальник службы безопасности Коротаев и старый приятель, хотя у таких людей обычно не остается приятелей — к моменту появления террасы и чрезмерной солидности, да еще и собственной спецслужбы безопасности.
Коротаева он нанял по вынужденной необходимости, по настоятельной рекомендации лиц покруче Касьяна Михайловича, и предоставил полную свободу действий — ему и его людям, но знать ничего не желал о методах их работы. Какие-то внутренние охранительные механизмы не позволяли Боровикову вникать в эти подробности.
А все эти товарищи детства, без которых дачные чаепития тоскливы и неполноценны, — не таковы, какими виделись в юности под кинофильм «Верные друзья», куда-то вдруг исчезают, стоит их дружбану вознестись на Уровень. А если и возникают из небытия, то сразу, без обиняков, принимаются просить в долг или еще о какой услуге; одним Касьян Михайлович давал, других прогонял в шею — со временем научился и этому.
Третьим покровительствовал, но на взаимовыгодных условиях.
Поэтому Лазарь Генрихович по праву мог считаться редким экземпляром.
Он и в самом деле был просто старинным, закадычным приятелем. Он не принадлежал к числу ни первых, ни третьих, ни вторых.
Работал астрономом в Пулковской обсерватории — что с него сострижешь? Телескоп? Звезду? У Касьяна Михайловича был собственный телескоп. Звезды пока не было.
Иногда Лазарь Генрихович объяснял ему, что там к чему. Когда хозяин особняка был особенно расположен к таким разъяснениям, — как правило, под действием коньячных паров, да после вечерней баньки с девками, когда загорались звезды.
Он, стараниями услужливого Коротаева, привык и к баньке с девками.
Нет звезды — возможна и звезда. Ну пусть не звезда, но именем Касьяна Михайловича запросто могут назвать какое-нибудь малое и никому не нужное небесное тело в поясе астероидов. Если вдуматься, то там в виде каменных глыб вращается прорва хороших людей, отменно потрудившихся на благо Родины.
Усадьба была кирпичная, в два этажа, сторожка охранника, бетонный забор, да на берегу речки… Плюс бессловесные «быки», подчиненные Коротаева, которые неизменно присутствовали на почтительном расстоянии и одевались в неизменные черные костюмы.
Касьян Михайлович пользовался депутатской неприкосновенностью. Но полагал себя ни к чему не причастным и не считал, что к нему кто-нибудь прикоснется, ибо видел себя воплощенной добропорядочностью.
![Крепкий орешек II. Шесть дней Кондора [сборник]](/storage/book-covers/8c/8c5930280aa7ec8fccf281cccb9a8482874dacc5.jpg)
