22 мая…
И в заключение. Экстремальный шторм в 8 баллов — так эксперты оценивают нынешнее состояние геомагнитного поля в северных районах Красноярского края. Подобные рекордные показатели были зафиксированы лишь однажды — шестнадцать лет назад. О геомагнитных бурях и их влиянии на жизнь и здоровье человека расскажет метеоролог, профессор Александр Давидович Попов…
* * *
— Осторожно, порожек.
Он меня не слышит. Взгляд мутный, челюсть отвисла. Минут через пять-десять ему полегчает. Послезавтра станет похож на человека. К концу недели организм оправится от укола. А в понедельник — по-новой, и так, пока врач не сочтет нужным отменить препарат.
Обычно в процедурной сидит одна медсестра. Пожилая немногословная женщина смотрит на всех одинаково — как на грязь. Ведь если ты хоть какого-то касания к грязи не имеешь — не окажешься в ее владениях.
Сегодня медсестра хмурилась больше обычного. Двигалась резко, дергано, даже слышался скрип зубов. Я видел тому лишь одну причину: в процедурной присутствовал врач. Ему лет сорок пять, полноват, задумчив. Фамилия хорошая для психиатра: Тихонов.
— Подними ногу, — сказал я. — Сам. Давай.
Слова пробились через окутывающий моего подопечного туман. Борис Брик моргнул, опустил взгляд и увидел порожек. У меня замерло сердце. Я ждал, надеялся, верил, что он справится, и, когда его нога переступила на ту сторону, перевел дыхание.
Но это лишь порожек. Крохотная дощечка между процедурной и коридором. Шаг, который не меняет ничего. Борис улыбнулся, перешагнув свой Рубикон. Страшная улыбка. Иногда — примерно раз в неделю — мне кажется, что лучше убить человека, чем доводить до такого состояния.
— Посиди. — Я подвел Бориса к ряду стульев. Он вытаращился на них, не в силах выбрать. А ведь скоро ему отвечать на вопрос посерьезнее, чем «на каком стуле вы бы хотели посидеть пять минут?»
Борис повернулся ко мне:
— М. М-м-м… Ма-ши-на?
— Потом. Мне нужно поговорить с врачом. Ты пока присядь. Хорошо?
Пока он думал, медсестра вышла из процедурной, держа поддон с пустой ампулой и использованным шприцем. Следом показался врач. Посмотрел на нас понимающе, поймал мой взгляд и кивнул на дверь кабинета.
— Хо-ро-шо.
Я отпустил Бориса, и он медленно сел. Уставился в стену стеклянными глазами. Одинокий и пустой. Дешевый пиджак, белая рубашка, галстук, брюки не совсем в тон. Сегодня у него должен быть праздник, а он этого даже не понимает.
Заметив капельку слюны, вытекающую из левого уголка рта Бориса, я отвернулся.
В кабинете Тихонова дымно. Несмотря на открытую форточку (да, в этом древнем здании — рассохшиеся деревянные рамы, и стекла кое-где треснули, подклеены малярным скотчем), дым от сигареты лениво тянулся к потолку.
Врач указал на стул. Я сел, вытащил свои сигареты. Тихонов подвинул пепельницу.
— Знаете, — сказал я, — а ведь это самоубийство.
Врач приподнял брови. Я поджег сигарету, добавил струйку дыма к общему делу.
— То, чем мы с вами сейчас занимаемся. Мы знаем, что курение нас убивает. Но продолжаем. То есть, осознанно убиваем себя. Сделай мы это чуть быстрее, — оказались бы в соответствующем учреждении.
— В морге? — уточнил Тихонов.
Я посмотрел на него, и он улыбнулся. Все он понял.
— Борис Брик не пытался совершить самоубийство, — сказал Тихонов. — Он совершил убийство. И разумные опасения…
— Разумные? — перебил я. — Я просил отсрочку в один-единственный день. Ну что бы изменилось, поставь вы ему этот укол завтра?
— Не знаю. Просто не хочу знать.
Третьей по счету затяжкой я добил сигарету до фильтра. Так всегда, когда зло разбирает.
— Вы, должно быть, охренеть как этим гордитесь.
— Простите?
— Тем, что чего-то не знаете и знать не хотите. А может, все-таки совершите крохотное усилие? Давайте я вам расскажу, что придется пережить мне и другим людям сегодня. Если его вырубит во время церемонии? Если он невесту не узнает? А потом… Как, по-вашему, у них пройдет брачная ночь?
— Никак, полагаю. — Врач затушил окурок и помахал рукой, разгоняя дым. — Но они почти год живут вместе, так что эта конкретная ночь вряд ли имеет большое значение.
Бесполезно что-то говорить этому человеку. Он словно за каменной стеной, напоминает мне самого Брика. Вернее, того, кем он был шестнадцать лет назад, Маленького Принца. Вроде бы вот он, рядом с тобой, но будто откуда-то извне смотрит, оценивает. Изучает.
— Он в лечебнице отлежал пятнадцать лет, — сказал я, чувствуя, что вся энергия из голоса улетучилась. — Под наблюдением специалистов. Ни одного срыва, ни одной попытки навредить себе или другим. Да, он кричал, впадал в истерики, но не больше. Неужели этого не достаточно? Сколько еще он должен терпеть?
Я раздавил в пепельнице окурок и уставился на врача. Какой же он спокойный. Будто заранее мои слова предугадывает.
— Дмитрий Владимирович, иногда мы с Борисом беседуем. Раз в месяц, согласно регламенту. Здесь он получает куда меньше лекарств, чем получал в стационаре, и у него гораздо больше возможностей быть собой. В понедельник утром он является собой в наибольшей степени. На прошлой неделе я спросил, как он отнесется к отсрочке препарата на день.