В летнем помещении Приказчичьего клуба кончился спектакль. Давалась, между прочим, пьеса "Простушка и воспитанная", в которой особенный эффект произвел актер, плясавший вприсядку. "Дербалызнувшие" в антрактах купцы пришли в неописанный восторг и заставили повторить пляску два раза. Некоторые не могли прийти в себя от восторга и после спектакля и все еще время от времени восклицали: "Ах, волк его заешь, как ловко он эту самую дробь делал!" В особенности умилялась значительно подгулявшая компания, сидевшая на балконе и распивавшая "шато-марго пополам с пятирублевым шипучим квасом". Тут была пара пожилых купцов, был один средних лет купец и один молодой. По фуражкам, надетым вместо шляп, и по пестрым "глухим" жилеткам можно было сейчас догадаться, что это приезжие. На диво постоянным посетителям клуба пробки "пятирублевого квасу" так и хлопали у них на столе. Было шумно. Кто-то из компании даже спрашивал:
— А что, ежели этой самой бутылкой шваркнуть вон в энту березу?
В это время через балкон прошел актер, плясавший вприсядку, и направился в буфет.
— Вон он! Вон он идет! — зашептали купцы и начали указывать пальцами.
— Уж и ловкач же, лягушка его заклюй! Сеня! Нельзя ли его к нашему шалашу приалтынить, чтоб он нам потом в отдельной комнате эту самую дробь сдействовал? — обратились они к молодому купцу.
— Да неловко, дяденька, Парамон Захарыч. Тут в Питере все актеры с купоросом. Может обидеться и к черту под халат послать.
— Ничего, трафь! Ежели драка — выручим! — ободряли его купцы.
Молодой хватил для храбрости стакан вина и направился в буфет. Там около стойки стоял актер и закусывал выпитую рюмку водки бутербродом. Купец остановился против него, подпер руки в боки и стал смотреть ему прямо в глаза, время от времени улыбаясь. Смотрел на него и актер. Купец кивнул ему головой и сказал:
— Актер? Актеры будете?
— Ну да, актер. Что ж из этого? — недоумевал тот.
— Ничего, так… Ловко даве дробь эту самую делали, — пробормотал купец и одобрительно потрепал его по плечу. — Послушайте, нас там компания на балконе… — прибавил он после некоторогго молчания. — Шипучий квас пьем… Пойдем к нам. Купцы просят. И чтоб перед нами эту самую дробь…
— Какую дробь? — выпучил на него глаза актер.
— Ну, эту самую дровь ногами, что даве вы в театре-то делали. Там у нас и вино. Небось мы заплатим.
— Вы хотите, чтоб я перед вами на балконе плясал? Да за кого же вы меня считаете? — возмутился актер.
— Тише, тише! Не буянь! — остановил его купец. — Мы с дружеством пришли, а не для того, чтоб на ссору лезть. Ну, что тебе стоит на шабаш дробь эту самую для нас сделать? По крайности на спиньжак себе заработаешь. Право, пойдем! Там у нас все купцы обстоятельные, не надуют. И деньги тебе сейчас в шляпу.
— Да ты, должно быть, почтенный, совсем с ума спятил, коли думаешь, что я перед вашей пьяной компанией на балконе плясать буду! — крикнул на него актер.
— Что ж, у нас в Рыбинске актеры перед нами плясали и завсегда довольны оставались, — отвечал купец. — А раз у Макарья один актер целые сутки в номерных банях с нами гулял и все рассказы рассказывал да куплеты пел.
Актеру сделалось смешно.
— Так такого себе и теперь поищи, а я не такой, чтоб на балконе плясать, — сказал он.
— Ой! Уж будто и не такой, чтоб на балконе… А ты гордость-то брось! Тебя купцы просят.
За молодым купцом стоял уже старый купец, явившийся ему на подмогу, и улыбался.
— Да не на балконе. Совсем не ту антресоль толкуешь, — поправил он. — Господину актеру почтение! — прибавил он, взял актера за руку и обнял его за плечи. — Вот, видишь ли, в чем дело, — шепнул он. — Намухоморились мы теперь и хотим перемену места для плезиру сделать, едем Палестины обозревать, так сделай нам дробь в отдельной комнате. Понял? Ну, на синенькую вперед.
Пожилой купец полез за бумажником. Актер презрительно скосил на него глаза.
— Как посмотрю я на тебя, борода у тебя седая выросла, а ума не вынесла, — сказал он.
— Что? — заорал купец, поплевал на руки и ринулся на актера.
— Дяденька, Парамон Захарыч, оставьте! — схватил его за руки молодой купец. — Ну, бросьте его, коли он такой шаршавый. Мы к цыганам лучше поедем. Те нам с вывертом танец докажут.
— У меня борода ума не вынесла? — горячился пожилой купец. — Ах ты пес! Да знаешь ли ты, что я потомственный почетный гражданин и медали имею!
— Дяденька, Бога ради, бросьте! Ну, плюньте на него! Что тут! Здесь ведь не Рыбинск, а Питер. Сочинителев на каждом шагу и не оберешься. Сейчас подслушают, опишут и смотришь — наутро со всей своей фамилией в газету влетел. Ну, что за радость, ежели эдакий альбом про вас у нас в Рыбинске прочтут? Вон он, сочинитель-то, в углу стоит и смотрит. Мне даве его показывали.
Пожилой купец присмирел.
— Сочинитель? — переспросил он. — Который?
— А вон энтот, что нос-то набалдашником и один глаз на вас косит. Здесь этих сочинителев, что собак нерезаных!
— Вот дурак-то! — шептал актер, отходя в сторону.
Пожилой купец чесал затылок, посматривал в угол на сочинителя и что-то соображал. Минуты через две он вынул из бумажника десятирублевую бумажку и, скомкав ее, понес в угол, к смотрящему на него во все глаза пожилому мужчине.
