Площадь у завода напоминала теплый предбанник: над ней мягким паром стоял туман. Домны издали просвечивали неясными голубоватыми горами, а дорога под ногами терялась, и Андрей Данилович шел от трамвайной остановки осторожно — вытягивая носки; справа невесомо и призрачно проступала проходная будка, стены ее и крыша выглядели водянисто-блеклыми, словно обрызганными еще не просохшим раствором извести.
Внезапно в белизну косо упали пронзительные солнечные лучи. Туман заклубился, задвигался, стал быстро таять и молочно потек в кюветы. Навстречу выдвинулось высокое, в пять этажей, здание заводского управления.
Андрей Данилович миновал вестибюль и по окантованным медью ступеням некрутой лестницы поднялся на третий этаж.
Его кабинет — просторный, с высоким письменным столом и двумя телефонами — находился в конце широкого коридора. Если не считать фронтовых землянок и блиндажей, то это был второй кабинет в жизни Андрея Даниловича. Первый тоже был близко — недалеко от проходной, в левом крыле старого жилого дома. Туда он вошел еще в военной шинели и в офицерской фуражке. На полу под вешалкой заметил пыльную стопку коричнево-глянцевых стеклянных табличек. На верхней разобрал красивую надпись, нанесенную рукой гравера: «Начальник жилищно-коммунального отдела И. С. Патрушев». Остальные, лежавшие внизу, и та, что висела пока на двери, во всем были схожие, только другие значились на них фамилии. Он покачал головой, дивясь людскому тщеславию и жалея о лишних затратах при смене начальства, и для себя потом заказал табличку без надписи, а с чистой полоской на стекле. Такая могла висеть вечно: фамилию писали на бумажке, бумажка подкладывалась под табличку, и буквы отлично читались через стекло.
Впоследствии он шутил, что так заговорил судьбу, и невиданный в истории завода срок — восемь лет — проработал начальником ЖКО да пошел еще на повышение, стал заместителем директора завода по быту.
Секретарь-машинистка в приемной вздрогнула, увидев его, резко повернулась, локтем задвигая ящик своего стола и потянулась к папке с бумагами. Могла бы и не задвигать: ему давно известно, что в ящике лежит открытая книга — секретарша любит читать в рабочее время. Молча открыв обитую лоснящейся черной кожей дверь, он боком вошел в кабинет и тотчас дернул дверь на себя. Она захлопнулась за спиной неслышно, но плотно, оставляя его наедине со всеми заботами.
С улицы, сквозь распахнутые уборщицей окна, еще веяло легким туманом, на масляной краске подоконников голубели капли, но за ближними цехами уже отчетливо виднелись высокие и стройные, как корабельные сосны, трубы мартенов. Шаги Андрея Даниловича гулко отозвались в углах большой комнаты, и у него стало пусто под сердцем. Такая пустота охватывала его в последние дни всякий раз, едва он заходил к себе; да и вообще этой весной жизнь для него вдруг стала меркнуть, будто теряла самое главное — смысл. Он с неохотой ездил на работу и за дела брался не с прежней легкостью, а переламывая себя. Оттягивая сейчас время, когда все же придется сесть за стол, он бесцельно свернул к окну и долго стоял там, прижимаясь коленями к подоконнику. Из глубин завода поднялся и дошел до кабинета холодящий кожу звук: у-у-ааа… Словно завод тяжело вздохнул, и вздох, отразившись от неба, вернулся на землю пронизывающим космическим эхом. Стараясь определить причину звука, Андрей Данилович чуть высунулся в оконный проем, но не определил и вздохнул, снова посмотрел на трубы мартенов, стройностью и краснотой кладки напоминавшие ему стволы сосен, и по недавно появившейся у него привычке тасовать в памяти прожитые годы, вспомнил, как впервые знакомился с заводом.
Ходил он тогда с молодым инженером. Ловкий, подвижный, тот инженер умудрялся прошмыгивать под самым носом кургузых бокастых паровозиков, перетаскивавших ковши с металлом из цеха в цех, и он за ним не успевал, подолгу ждал, когда же пройдет гремящий состав, потом, спотыкаясь о рельсы, догонял инженера. На решетчатый виадук, поднятый высоко над землей, он взошел с облегчением. Но и здесь оказалось не слаще. Виадук железно гудел под ногами, меж стальных прутьев далеко внизу отчетливо проглядывались запорошенные темным снегом заводские дороги и пути железнодорожных подъездов к цехам; часто наплывал дым — то паровозный, то из труб мартенов, то со стороны коксохима, и тогда инженер терялся, словно в густом облаке. Замирало сердце, и казалось: стоит сделать еще шаг, как полетишь в пустоту. Спустились они у рыжеватых громадных домен, откуда с шипением и свистом вырывался газ, а иногда и пламя. Над головой, заслоняя небо, змеями вились толстые трубы, ползли по опорам вдаль. От труб исходило тепло, и снег возле доменных печей подтаял, хотя стоял мороз. Под подошвами чмокала вода, а с крыш бытовок монолитно свисали большие зеленоватые сосульки. Одна из ближних сосулек сорвалась, раскололась о землю, и в пугающий шум завода еле слышно вошел, лаская слух, стеклянно-чистый, тонкий звон.
Миновав домны, они поднялись в мартеновский цех.
По цеху гуляли студеные сквозняки, но печи дышали огнем — лицо обдавало то жаром, то холодом. По длинной площадке боком шла, рассыпая тревожные звонки, завалочная машина, похожая на башню танка с длинным стволом пушки. Своей пушкой-хоботом она подхватила тяжелое чугунное корыто, описала им в воздухе дугу и двинула его на Андрея Даниловича. Он дрогнул, присел, втянул шею в плечи, но корыто пронесло далеко стороной.