Understand © Ted Chiang, 1991 О Перевод. М.Б. Левин, 2005
Толща льда. Я ощущаю лицом ее шероховатость, но не холод. Мне не за что держаться, перчатки с нее соскальзывают. Люди стоят наверху, бегают, суетятся, но сделать ничего не могут. Я пытаюсь пробить лед кулаками, но руки движутся как в замедленной съемке, а легкие будто взорвались, а голова идет кругом, я будто растворяюсь...
И просыпаюсь с криком. Сердце колотится, как отбойный молоток; я сажусь на край кровати, откинув одеяло.
Не помню, чтобы такое бывало раньше. Помню только, как падаю сквозь лед. Доктор говорит, что разум подавляет остальное. А сейчас сон вспоминается ясно, и такого жуткого кошмара никогда раньше не было.
Я хватаюсь за шерстяной шарф и чувствую, что дрожу. Я пытаюсь успокоиться, дышать помедленнее, но всхлипывания вырываются наружу. Так все было реально, что я просто это ощущаю: ощущаю, каково это — умирать.
В воде я пробыл почти час, и когда меня вытащили, был просто растением. Восстановился ли я? Впервые больница испытала свое новое лекарство на человеке с такими обширными поражениями мозга. Помогло или нет?
Тот же кошмар, опять и опять. И после третьего раза я понял, что не засну. Оставшееся время до рассвета я только тревожился: это и есть результат? Я теряю рассудок?
Завтра еженедельная проверка у ординатора больницы. Даст Бог, у него найдутся для меня ответы.
Я приезжаю в центр Бостона, и через полчаса д-р Хупер может меня принять. Я сижу на каталке в смотровой, за желтой ширмой. Из стены на высоте пояса выступает горизонтальный экран, настроенный на туннельное видение, так что под тем углом, что смотрю на него я, он пуст. Доктор щелкает по клавиатуре — очевидно, вызывает мою историю, — потом начинает меня осматривать. Пока он проверяет мне зрачки фонариком, я ему рассказываю о кошмарах.
— А до аварии они у вас бывали, Леон? — Он вынимает молоточек и стучит мне по локтям, коленям и лодыжкам.
— Никогда. Это побочный эффект лекарства?
— Нет, не побочный эффект. Терапия гормоном «К» восстановила массу поврежденных нейронов, а это колоссальное изменение, к которому ваш мозг должен приспособиться. Кошмары, очевидно, просто признак этого процесса.
— Они навсегда?
— Вряд ли, — отвечает он. — Как только ваш мозг снова привыкнет к наличию этих путей, все станет хорошо. Теперь, пожалуйста, коснитесь указательным пальцем носа, а потом моего пальца.
Я делаю, как он сказал. Потом он велит мне щелкнуть по большому пальцу каждым из оставшихся четырех, быстро. Потом мне приходится пройти по прямой, будто при проверке на трезвость. После этого доктор начинает меня допрашивать.
— Назовите части обыкновенного ботинка.
— Подошва, каблук, шнурки. Ага, дырочки для шнурков называются глазки, а еще есть язык, под шнурками...
— О'кей. Повторите число: три девять один семь четыре...
— ...шесть два.
Этого доктор Хупер не ожидал:
— Что?
— Три девять один семь четыре шесть два. На первом осмотре вы назвали это число, когда я еще у вас лежал. Наверное, вы это число даете всем своим пациентам.
— Вы не должны были его запоминать: это тест на немедленную память.
— Я не нарочно. Просто так случилось, что я запомнил.
— А число, которое я называл вам на втором осмотре, вы помните?
Я на миг задумываюсь:
— Четыре ноль восемь один пять девять два. Он удивлен.
— Мало кто способен удержать в голове столько цифр, услышав их один раз. Вы применяете какие-то мнемонические приемы?
Я качаю головой:
— Нет. А телефоны я всегда записываю в автодозвон.
Он подходит к терминалу и что-то набирает на цифровой клавиатуре.
— Попробуйте вот это. — Он читает четырнадцатизначное число, и я за ним повторяю.
— А в обратном порядке можете?
Я называю цифры в обратном порядке. Он хмурится и что-то начинает печатать в мою историю болезни.
Я сижу перед терминалом в испытательном зале психиатрического отделения — ближайшее место, где д-р Хупер имел возможность провести некоторые исследования рассудка. На стене зеркальце, за ним, наверное, видеокамера. На случай, если она ведет запись, я улыбаюсь и машу рукой. Всегда так делаю перед скрытыми камерами в банкоматах.
Возвращается д-р Хупер с распечаткой моих результатов.
— Что ж, Леон, вы... очень хорошо выступили. На обоих тестах попали в девяносто девятый процентиль.
У меня отвисает челюсть:
— Вы шутите!
— Нет. — Он, кажется, сам с трудом верит. — Это число не указывает, на сколько вопросов вы ответили правильно, оно значит, что по отношению ко всему населению...
— Это я знаю, — отвечаю я, думая о другом. — Когда нас в школе тестировали, я попал в процентиль семнадцать.
Процентиль девяносто девять. Я пытаюсь внутренне найти какие-то признаки этого. Какое должно быть ощущение?
Он садится на стол, не отрываясь от распечатки.
— Вы ведь в колледже никогда не учились?
Я прерываю размышления и возвращаюсь к нему.
— Учился, но не окончил. У нас с преподавателями были разные представления об образовании.
— Понимаю. — Очевидно, он решил, что меня выгнали. — Ну что ж, ясно одно: вы невероятно с тех пор изменились. Что-то здесь может быть по естественным причинам, потому что вы повзрослели, но основное, должно быть, — лечение гормоном «К».
