Половодье. Книга первая

От крутых и, изорванных берегов студеной сибирской реки идут на восток сосны. Идут по глубоким сыпучим пескам нарядные, словно девки на троицу. И осанка у них та же, и песни те же, что у деревенских красавиц, — лукавые и немного грустные.

На пути встречаются им озера. И тогда сосны пристально смотрят в чистое зеркало вод и, довольные собой, отправляются дальше. Солнце золотит их кроны. Ветры играют их кудрями. Небо набрасывает на них цветастые полушалки.

Местами сосны расходятся, чтобы затем снова сойтись. Видно, отходчиво женское сердце. Не живут в нем подолгу ни злоба, ни отчуждение. Одна любовь может заполнить его навсегда. Только любовь!

Широкой полосой пролег по степи бор, который сначала зовут Северным, затем Гатским и Касмалинским. Немало и других названий сохранилось за ним: сколько сел у его кромки, столько и названий.

Много веков шумит Касмалинский бор. На виду у него в широкой степи гарцевали на резвых монгольских скакунах воины Чингиз-хана, через него прокладывали дорогу кибитки джунгар, до него доходили кочевья улусов Кучума. Реки крови пролились здесь, пока в поисках новых земель не пришли мирные люди. Да и мирные ли они, когда на извилистых лесных дорогах гуляет кистень, а в степи шмелями жужжат пули? Не один сиротский плач прозвучал и оборвался у кромки бора, где в тени высоких сосен люди устроили кладбища.

Много тайн хранит Касмалинский бор. Да и надо ли человеку знать о том, чего уже не вернуть, не поправить? У человека свои заботы, свои радости и печали. У каждого своя судьба. Сколько людей, столько судеб.

Летом 1918 года по сибирским трактам и проселкам возвращались с войны солдаты. Уставшие от походов и боев, они преображались, почувствовав под ногами родную землю. Теплели лица, крепли шаги. Заводились душевные разговоры о мире с германцем, о деревенских делах, обо всем том, что волновало мужика.

Много солдат прошло через Касмалинский бор прежде, чем попал на ближнюю к дому железнодорожную станцию Роман Завгородний. На забитом подводами базаре он долго искал попутчика. Наконец, кудлатый мужик, смерив Романа хмурым взглядом, коротко бросил:

— Садись!

В логу, неподалеку от станции, подкосили травы. Солдат подложил под локоть раненой руки скатку.

Въехали в бор. Роман сидел в задке, свесив ноги. Смоляной запах щекотал ноздри, из согр тянуло прелью. Тысячи верст остались позади, но эта последняя сотня давалась особенно трудно. Пегий мерин неторопливо переставлял ноги, отмахивался хвостом. Телега, поскрипывая, переваливала через корневища. И Роману казалось, что путь до Покровского стал вдвое длиннее.

— Ты чей будешь? — спросил кудлатый, с интересом разглядывая Романа. Парень был крепкий, статный, по виду лет двадцати — двадцати двух. Над верхней, четко очерченной губой кучерявился пушок усов.

И еще привлекали грустью карие глаза. Улыбнулся возница: такому молодому способнее воевать с бабами.

Роман ответил не сразу. Он долго смотрел в щетинистое лицо мужика, словно не понимая вопроса.

— Завгородний. Макаров сын, — проговорил задумчиво.

— Ага. Так-так… — нараспев произнес мужик. — Из хохлов?

— Из хохлов.

— Ага. Не слыхал про Макара… Бабку Лопатенчиху знаю, да еще соседов зять в Покровском живет… Тимошка. Он меньшую, Апроську, взял за себя. Видная девка, однако ленивая… Ох, и ленивая шельма!

— Тимофей? — оживился Роман. — Какой это?

— Кто ж его знает! Тимошкой зовут, а какой он — не видал. Я об ту пору на соляные промысла ездил, — кудлатый отчаянно почесал затылок, прикрикнул на мерина.

Зарываясь в песок, повизгивали колеса. Когда начался подъем, Роман слез с брички. Пошел рядом. То же сделал и возница. Так долго они шли, думая каждый о своем. Роман знал, что его дома не ждут, и представлял, как обрадуется мать. Только и тут характер возьмет верх. Не разохается, не расплачется, как другие. А поцелует в лоб и спросит, долго ли ехал. Лишь на секунду затуманятся глаза, и то не поймешь: или от счастья, или просто так. А отец запустит пятерню в черную, густую бороду и крякнет. Так всегда бывает с ним перед тем, как прослезиться.

Пегаш то и дело останавливался, тяжело поводя боками. Мелко дрожали взмыленные стегна. Мужик давал мерину отдышаться, садился на телегу, закуривал. И тогда он походил на коршуна. Такой же настороженный и сутулый.

На одной из остановок Роман завернул в согру. Нарвал пучок жесткого, попискивающего в руках хвоща. Хотел бросить его, подходя к телеге, да вспомнил: в детстве их с Яковом посылала за хвощом мать, когда собиралась мыть полы.

Вернулся ли Яков из армии? Пока что брату везло. Всю войну прослужил в учебной команде. Неужто под конец угодил на передовую? Роман давно не получал вестей из дома. А все потому, что не задерживался на одном месте. То был в боях, то возили по госпиталям.

У озера Углового снова встали. Кудлатый распряг Пегаша и неспутанного пустил на поляну. Мерин жадно набросился на траву, отбиваясь от наседавших слепней.

Мужик принялся разводить костер. Набрал в согре сушняку, вырубил березовую палку для котелка. И вот уже заклубился, потянулся кверху сиреневый дымок.

Озеро, заросшее у берегов осокой и камышом, было спокойным. Только в заводи, где у черневшей на дне коряжины стайкой ходили гольяны, на поверхность воды всплывали мелкие, как бисер, пузырьки.