Сначала это были подозрения, которые можно списать на случайность.
Но случайности накапливались, и Калерии стало казаться, что она сходит с ума. Если же она осталась нормальной, то сходит с ума окружающий мир.
Себя обвинять было легче. Последние недели могли свести с ума любого. Утром ты должна успеть приготовить еду на даче и постирать холодной водой. Затем — на электричке, набитой, душной, в Москву, всех ненавидя, но понимая чувства соседних сельдей в той же банке. Затем лаборатория, беготня по инстанциям, так как содержание Детского садика требовало и средств, и времени, и усилий. Затем своя работа, ведь никто ее не отменял. Наконец, вечером, хоть два-три часа надо побыть в садике. И это был самый трудоемкий отдых, который выдавался женщине средних лет. А затем снова в электричку — и на дачу, чтобы покормить собой комаров, а родственников котлетами.
И вот на эту бешеную, но банальную жизнь навалилось проклятие ненормальности — странных совпадений, пропажи вещей, неожиданных голосов и теней в саду, несчастных случаев, которые поражали добрых хороших людей, да и тех, от кого столько зависело, проклятие неожиданных жестоких и несправедливых болезней, даже смертей, и, наконец, исчезновения людей, которым никак нельзя было исчезать.
И Лере казалось порой, что она стала центром притяжения всех несчастий, всех бед, и сопротивлялась она потоку несчастий только потому, что была убеждена в обязательности и необходимости Детского садика.
В последнюю ночь перед заседанием президиума Калерия проснулась часов в пять. Оттого, что кто-то хотел войти в комнату и отворил дверь. Дверь скрипнула, и человек замер на пороге.
Калерия проснулась, но молчала. Она уже догадалась, что в комнате есть кто-то чужой и страшный.
Она лежала, затаившись, словно ее могли не заметить, проглядеть и уйти.
А надо было толкать Олега, надо было кричать, звать на помощь — Мишка услышит, — соседи близко, у них охотничье ружье. Да не в пустыне мы, в конце концов!
А она лежала, скованная ужасом. Страхом более не за себя, а за родных. Ведь этот, кто пришел, он — продолжение кошмаров и бед прошедшей недели. Он наверняка вооружен, он может выстрелить или наброситься с ножом.
Тот, у двери, дышал тихо и часто. А ей казалось, что она слышит биение его пульса.
И по тишине громко хлестали ночные предрассветные звуки.
Вот капли ровно бьют по полной водой бочке. Они срываются с крыши и играют, словно ноготки по барабану. А вот пробежала по крыше кошка, неожиданный порыв ветра зашуршал листвой, и на землю посыпались остатки ночного дождя. На втором этаже закашляла во сне бабушка.
Тот, кто в дверях, начал возить рукой справа от косяка. Там, где была вешалка.
Если бы он хотел зажечь свет, то искал бы слева.
А справа вешалка.
Может, это просто вор? Он сейчас возьмет с вешалки ее плащ и уйдет?
Стало жалко плащ. Плащ был новый, только летом привезла его из Англии.
Ну и бог с ним, с плащом, купим другой плащ, только бы пришелец не хотел чего-то иного, хуже…
И тут проснулся Олег — вернее, еще не проснувшись, вскочил и хрипло крикнул:
— Кто там?
И почему-то, сбросив на пол ноги, принялся возить пятками, искать шлепанцы, словно воров нельзя ловить босиком.
— Олег, постой! — пыталась остановить мужа Калерия.
И сквозь собственный крик и шум, поднятый Олегом, она слышала, как вор пробежал террасой и затрещали кусты, сопротивляясь его бегу.
— Здесь кто-то был? — спросил Олег, окончательно просыпаясь.
— Может быть. Я спала.
Ей не хотелось, чтобы Олег выходил наружу. Но он, конечно же, пошел, и Калерия пошла следом, накинув на ночную рубашку старый плащ.
В саду было сумрачно, полутемно, холодно, холод был не летний, а пещерный, осенний. Сентябрь рано сдал свои позиции, и листья не успели пожелтеть, а побурели и скукожились.
Еле-еле моросил дождик. На веранде были смутно видны мокрые следы сапог. И куски грязи, принесенной из сада. Калерия подошла к перилам, там, на траве и на клумбах, тоже были следы.
— Покупаю гранатомет, — сказал Олег. — Что ему нужно было?
— Мой светлый плащ, — ответила Калерия.
— Ты откуда знаешь?
— Он на вешалке висел, а теперь его нет.
— Откуда вор мог знать, что там плащ висит?
— Олежка, спроси что-нибудь полегче. Наверное, он бывал у нас. Мало ли кто приходит на дачу.
— Кто-то из знакомых?
— Иди досыпать, мой рыцарь, — сказала Калерия.
Она первой пошла в дом.
Они легли, Олег пробурчал что-то о собаке и сразу заснул. Он, видно, не успел испугаться, а в Калерии засел страх. Страх не давал возвратиться сну, страх заставлял видеть, как в саду, все ближе подбираясь к дому, скользят безликие фигуры бандитов. И что пользы, если Олег запер дверь на засов, — они же могут войти в окно. И что на самом деле было нужно тому человеку?
За окном дождик перестал, небо приняло голубой, нежный рассветный оттенок. Запела осенняя птица.
Калерия закрыла глаза и тут же почувствовала неладное.
Она поняла, что в комнате стало темнее.
Кто-то заслонил свет из окна.
Калерия вгляделась — с улицы в окно заглядывала женщина. Она приложила ко лбу ладонь, вглядывалась внутрь темной комнаты.
Лица женщины не разобрать — против света.
