Карась был уверен, что после смерти отца кто-то наложил на него проклятие, кто-то такой же гнусный и мелкий, как трущобный крысёныш. Во всяком случае, еще год назад, когда родители были живы, Карась не помнил, чтобы с ним творилось нечто подобное, а вот теперь…
Его проклятием стал чуткий нос.
Запахи — какая мелочь, честное слово, если только ты не живешь на улице. Если тебе не приходится ночевать в тех же трущобах, окутанных вонью сточных канав, грязных тел и тухлых тряпок. Если днем ты не ходишь клянчить работу в рыбном порту, смрад которого становится невыносимым за два квартала. Если вечером ты не поджидаешь пьяненьких растяп подле таверны, откуда доносятся запахи жареной мойвы и луковых лепешек.
Последнее было особенно невыносимым, потому как в порту редко находилась работа для одиннадцатилетнего мальчишки, и к вечеру Карась обычно умирал с голоду.
— Эй! — через раскрытое окно донесся весёлый хмельной голос, слышно было, как проехалась лавка по доскам пола. — А щщас всем пива за мой щщёт! Э-эх!
Десяток голосов грянул вразнобой что-то одобрительное, а Карась едва не заскулил от тоски. В животе было пусто аж до колик, а вечер, как назло, выдался прохладным, и таверна с её тёплыми желтыми окошками, сияющими в десяти шагах, выглядела маяком среди серых колючих волн.
Карась очень хорошо представлял, что ощущает корабль, идущий ко дну в приветливом сиянии маяковых огней. Впрочем, какой там корабль. Потрёпанная шлюпка. Детская поделка из коры и обрывка половой тряпки.
— Не-е, — дверь таверны распахнулась, выплёскивая на улицу еще больше света, и с той стороны на ней повис мужчина средних лет.
Обернувшись внутрь, он твердо, хотя и очень неразборчиво заявил:
— Йа-а всё! Всё! Мне надо! Мне домой! Я и так… у-у!
Выдав эту решительную речь, он погрозил кому-то внутри пальцем, в ответ на что раздался громовой хохот, и закрыл дверь. Постоял какое-то время, шатаясь, вглядываясь в темноту перед собой.
Карась узнал этого мужчину: университетский профессор, кажется, Марель дель Бриз. Говорят, человек уважаемый, хотя, если бы кто спросил Карася, он бы поведал, что бессчётное число раз видел профессора в состоянии, не слишком подобающем его положению. И не однажды Карасю доводилось «провожать» Мареля дель Бриза до его дома. Жил профессор недалеко от Центра — островной части Бризоли, где обитали самые знатные семейства клана. Эта таверна на улице Гулящей находилась примерно на полпути между домом Мареля дель Бриза и Академией.
Бормоча и размахивая руками, профессор шёл по улице. Чтобы не упасть, он ставил ноги широко, словно матрос, многие месяцы не сходивший на сушу, а Карась, прячась в тени домов, крался перед ним. Он знал маршрут и знал несколько закоулков, где точно никто не увидит, как он «пройдет» мимо Мареля, заботливо «придержав» его за плечо.
Интересно, что удастся добыть из его карманов сегодня? Однажды Карась после встречи с профессором обзавелся сургучным шариком, а в другой раз вытащил кусок подсохшего сыра, обернутый тканью. И деньги, конечно. Не так чтобы много, но Карасю их хватало, чтобы два-три дня засыпать сытым.
Еще у него была мечта — вернуться домой, туда, где он не будет чужаком, приблудышем среди представителей верховного клана, потому как тут даже самый последний оборванец и пьянчуга был куда выше, чем он, Карась, давно зарекшийся произносить вслух своё настоящее имя.
Сарм дон Сирокко.
Скопить на путешествие к мечте, конечно же, пока не стоило и пытаться.
Другие люди проходили по этой улице навстречу или обгоняли профессора, их серые силуэты мелькали в свете окон и фонарей. Никто не замечал Карася, жавшегося в тень, но Карась видел каждого из них и еще пуще того замечал их запахи: морилка, пиво, рыбьи потроха, краска для лица, прогорклый жир… Были еще шаги, которые от самой таверны следовали за Марелем дель Бризом, шаги тихие и спокойные, они не ускорялись, не замедлялись и не пропадали в боковых улочках. Меж тем первая темная подворотня приближалась, и оставалось лишь надеяться, что этому второму человеку вот-вот потребуется свернуть куда-нибудь, иначе… Ну, иначе он, Карась, напрасно покинул свой пост у таверны.
Стараясь ступать на цыпочках и не выходить из тени, он ускорил шаг и скользнул в темный проулок. Дома тут стояли так близко друг к другу, что почти можно было коснуться стен, если раскинуть руки.
Карась скрючился в самом темном углу и горячо пожелал, чтобы Марель дель Бриз свернул сюда один, а второй человек пошел дальше по улице Гулящей.
Но они возникли почти одновременно. Профессор, кажется, немного протрезвел от прохладного вечернего воздуха, во всяком случае, шагал он заметно ровнее. А второй человек… сначала Карась обрадовался, подумав, что тот обгоняет профессора, а потом две тени слились в одну, сверкнул металл, раздался удивленный возглас, удар, хрип и…
Карась зажал себе рот, чтобы не завизжать как девчонка.
Он знал этот звук, с которым клинок пронзает тело, этот мерзкий хрустяще-хлюпающий звук, который…
Он зажмурился.
…с которым год назад совсем другой клинок пронзил тело его отца. Карась слышал это из-под кровати, куда отец велел ему забраться и сидеть тихо. Наверное, именно тогда что-то случилось с его носом, потому что кровь пахла так горячо, тошнотворно и сильно, этот запах заполонил всю комнату, залез в его нос, горло, разорвал его грудь и не давал дышать долго-долго, а потом Карась чувствовал, как меняется этот запах, когда лужи отцовской крови на полу остывают и высыхают. Он пролежал под кроватью почти сутки, наедине с запахом крови, потому что знал: пока он будет лежать так, от его мира остаются какие-то призрачные ошметки, а когда он выберется и
