Стефано знал, что в этой деревне не было ничего особенного, и что живущие в ней люди вели самую обыденную жизнь, а земля давала урожай, и море было морем, как около любого берега. Стефано радовался морю; когда он направлялся к нему, оно представлялось ему четвертой стеной его камеры, широкой стеной из красок и прохлады, в которую он мог войти и забыть о своей тюрьме. В первые дни он даже набрал в платок гальки и ракушек. Ему показался очень человечным капрал, начальник карабинеров, который, просматривая его документы, проговорил: «Конечно. Лишь бы вы умели плавать».
Несколько дней Стефано изучал изгороди из опунций и выцветший морской окоем, как странные творения, которые были самой естественной частью невидимых стен камеры. Стефано с самого начала с легким сердцем смирился с тем, что ограниченность горизонтом и есть ссылка: для него, вышедшего из тюрьмы, это было свободой. Кроме того, он знал, что его повсюду окружает деревня, а любопытные и сторожкие взгляды людей убеждали его в их доброжелательности. Но в первые дни иссохшие земли и растительность на них, а также изменчивое море казались ему чужаками. Их он постоянно видел и все время о них думал. Однако по мере того, как воспоминание о настоящей камере рассеивалось, то и эти образы канули в прошлое.
Стефано вновь ощутил печаль именно на пляже, в тот день, когда, обменявшись парой слов с юношей, обсыхавшем на солнце, доплыл до своей ежедневной скалы.
— Здесь мерзкие деревни, — сказал парень, — оттуда все бегут в более цивилизованные места. Что поделать! А нам приходится оставаться.
Это был молодой, мускулистый брюнет, фининспектор из центральной Италии. У него был ярко выраженный акцент, который нравился Стефано. Они уже несколько раз виделись в остерии[1].
Сидя на скале и упершись подбородком в колени, Стефано смотрел на безлюдный берег. Палящее солнце наполняло его смятением. Фининспектор приравнял свою судьбу к его, и подобное унижение вызвало у Стефано неожиданную боль. Этой скалы, этого кусочка моря было недостаточно, чтобы сбежать от берега. Затворничество должно было прекратиться именно среди этих низеньких домишек, среди этих осторожных людей, собравшихся между морем и горами. Тем более, что чиновник, как предполагал Стефано, только из вежливости заговорил о цивилизации.
По утрам Стефано пересекал деревню, длинную, параллельную берегу дорогу, и смотрел на низкие крыши и чистое небо, а люди, стоя на пороге, разглядывали его. Некоторые дома были двухэтажными, их фасады обесцветил просоленный воздух; иногда листва дерева за оградой навевала какое-то воспоминание. Среди домов появлялось море и каждый раз этот просвет застигал Стефано врасплох, как приход нежданного друга. Темные проемы низких дверей, редкие распахнутые окна, хмурые лица, молчаливость женщин даже тогда, когда они выходили на улицу выбросить мусор, резко контрастировали с сиянием воздуха, что лишь усиливало изоляцию Стефано. Прогулка заканчивалась у дверей остерии, куда он заходил почувствовать свою свободу и посидеть, пока не начнется зной. Тогда он пойдет купаться.
Первое время Стефано проводил в своей лачуге бессонные ночи, потому что именно ночью странность дня поражала его, возбуждая и заставляя кровь кипеть. В темноте он воспринимал гул моря, как рев, свежесть воздуха — как порыв ветра, а всплывающие в памяти лица — как тревогу. Ночью собравшаяся в нем деревня набрасывалась на его распростертое тело. Когда он просыпался, солнце возвращало ему покой.
Стефано, сидя на солнышке на пороге, прислушивался к своей свободе, ему казалось, что он каждое утро покидает свою тюрьму. В остерию заходили завсегдатаи, иногда они ему мешали. Часто, всегда в разное время, на велосипеде заезжал капрал карабинеров.
Неподвижная дорога, постепенно становившаяся полуденно раскаленной, сама проходила перед Стефано, и ему не нужно было следовать за ней. У Стефано всегда была с собой книга, он открывал ее время от времени и читал.
Ему нравилось приветствовать знакомых и отвечать на их приветствия. Фининспектор, который пил кофе у стойки, вежливо здоровался с ним.
— Вы сидячий человек, — иронически говорил он. — Я вас всегда вижу сидящим за столиком или на скале. Мир для вас не велик.
— У меня есть предписание, — отвечал Стефано. — И я приехал издалека.
Чиновник смеялся:
— Мне рассказали о вашем деле. Капрал человек мелочный, но он понимает, с кем имеет дело. Он даже позволил вам сидеть в остерии, где вам нельзя бывать.
Стефано не всегда бывал уверен, шутит ли этот фининспектор: в его ясном голосе всегда чувствовалось что-то чиновничье.
Толстый юноша с бегающими глазками остановился у двери и слушал их. Вдруг он сказал:
— Эй ты, Желтые Петлицы, не замечаешь, инженер тебя просто жалеет и ты ему надоел?
Чиновник, все еще улыбаясь, обменялся взглядом со Стефано.
— В данном случае как раз ты третий лишний, — сказал он толстому юноше.
Все трое, кто спокойно, кто насмешливо, по-разному улыбаясь, изучали друг друга. Стефано чувствовал себя чужим в этой игре и пытался расшифровать взгляды, уловить их значение. Он знал: чтобы разрушить преграду, достаточно познать капризный закон этой пикировки и самому принять в ней участие. Вся деревня разговаривала так, обмениваясь взглядами и насмешками. Другие бездельники и завсегдатаи заходили в остерию — круг состязующихся расширялся.
![Филофиоли [семь рассказов]](/build/oblozhka.dc6e36b8.jpg)
