Дивизию "Дуглас" бронепехота раздавила, как клопа на скале. В бинокль, если подобраться поближе и раздвинуть пышные заросли, видны были на меловом рельефе разбросанные красно-зеленые кляксы. Ветер приносил к полевой кухне, развернутой в чащобе, запашок разлагающихся трупов.
Солдаты в бронемашинах не пахли. По уставному порядку после завершения операции они в раскаленных машинах с самозапаивающимися люками быстро высыхали и мумифицировались, отравленные на боевом посту. Десять сверкающих броневиков, застрахованные от захвата, замерли на долгие месяцы в узкой лощине — надежный боеконсерв.
Санитарка в роте Эпикура рассказывала:
— Тащу господина полковника… он-то не слышит — морда в мелу, крови не видно, а в бронетанке скребется кто-то, стонет… Наверное, газ не включился, вот его, бедненького, и заварило заживо!..
Пахли только мертвые солдаты и офицеры дивизии "Дуглас", в бинокль можно было хорошо разглядеть лицо одного солдата: звездообразное серебро кокарды, черный глянцевый козырек фуражки, под козырьком коричневый мягкий провал: белые зубы, кончик острого носа, и, туго намотанные на горле, серебряные нити аксельбантов.
Тяжелый запах не портил аппетита свежепригнанных батальонов гливеров. Ближе был запах, исходящий от походных котлов, от оловянных мисок, разбросанных по траве, прохладный и жирный запах свежей оружейной смазки приятно холодил ноздри, И еще была вонь собственных солдатских тел, заживо сгнивающих в герметичной резине нормативных комбинезонов.
У обширной брезентовой палатки на раскладном стульчике низко сидел ротный и, лениво поплевывая на обожженные пальцы, копался в своем крокодиловом планшете. Из планшета на землю выскочила квадратная черно-золотая тисненая открытка: "Мовзи-залы для покинувших жизнь". Она легла картинкой вверх, и Эпикур поморщился.
"Тех, кто в бронемашинах, тоже туда по воздуху переправят, — вечная память, точный номер на руке: был таким-то, погиб тогда-то, возраст, вес при жизни, вес после смерти, отдельно вес мозгового вещества… Родословная: ближайшие родственники, прямые потомки… Интересная мысль: своих солдат убивать из удобства, хотя, это у них в технологии боя!.. Пойди теперь, вскрой бронемашину без ключа, и не взорвешь ее!.. Можно, конечно, взорвать, но сколько пороху надо!?. Порох на бой отпущен. Правда, здесь мы исходим из тезиса, что и война когда-нибудь кончится, а наука начнет развиваться по мирным рельсам, по мирным рельсам наука, соответственно, докатится до восстановления из мертвых, вот тут-то их всех восстановят — героев! Ну, того, который сейчас скребся, уже нипочем не восстановят, он, вероятно, по их понятиям — предатель! А нашим — только вечная память и братская могила! Тоже морока. Когда скалы возьмем, придется ведь грунт взрывать, придется бульдозер выпрашивать, не лопатами же ее рыть, могилу эту!.. Хотя, и лопатами — ничего!.. Грилям вообще умирать запрещено!.. Ох, сидят они на севере — ни ракеты, ни костра, ни звука, комфортно сидят, а потом вдруг жесткий марш-бросок, километров на шесть, не больше!.. В рамках задачи… Вот только… Духота! Комбинезон проклятый! Какая сволочь его в Институте придумала?!"
Эпикур разодрал на груди длинную, от горла до паха, застежку комбинезона и полил из фляги выпавший наружу белый, безволосый, мокрый от пота живот. Спирт немного подсушил кожу. Ротный смотрел, как дышит его собственная жировая складка, как перекатывается.
— Титания! — позвал он ленивым раскатистым голосом. — Титания, я что-то карту не найду, ты не видела?!
Из палатки высунулась гладко причесанная женская голова, на ротного вылупились усталые сухие глазищи. Старуха длинными пальцами упиралась в землю, стоя на четвереньках, глупо приоткрывала рот, отчего по лицу разлетались в разные стороны стрелы морщин…
— Не видела!.. — Из черного рта старухи пахло чем-то сухим и горячим. — Какая карта?
— Делась куда-то, проклятая!.. Здесь же была! — вздохнул Эпикур, он потряс планшетом. — Была и нет! Наша карта, оперативная. Я на ней вчера, помнишь, флажки рисовал.
Гливеры на полянке возле кухни возились с собакой. Собака скалилась и незло рычала. Лица гливеров были мокрыми. Пот лился струями по черно-коричневой резине комбинезонов. Гливеры растопыривали черно-коричневые резиновые пальцы. Сверкнул железным языком вверх кинжал. Не в состоянии поддеть псину, кинжал нетерпеливо обрубал веточки с листьями.
— Боба, Бобочка!.. — позвала, обратив свои круглые глаза к игре, Титания. — Иди ко мне, Бобочка!..
Собака прорвалась между топающими неуклюже ногами гливеров и кинулась к палатке. Гливеры, все как один — их было пятеро — повернули головы. Один из них заметно сглотнул слюну и облизал распухшие губы.
— Я, конечно, понимаю… Ну и что!.. Ну, они бы его съели, были бы сыты… Ты, Титания, зря кобеля спасаешь! Они же друг друга сожрут… Ночью втихаря зарежут, а утром при всех сожрут, скажут, что корова приблудилась, а это не по уставу!..
— А животное по уставу терзать!? — тихо взвизгнула Титания, прижимая к себе роющего лапами землю кобеля. — Бобочку кинжалом колоть!
— Про собачину в уставе сказано: в крайнем случае можно, а у нас теперь сплошной крайний случай, у нас теперь не крайности вообще нет… Эпикур возвысил голос. — Где, черт подери, карта!? Второй час, а я позиции представить себе не могу!..
