Город долго держал их в переплетении улиц, кружил по виадукам, ярусам, мостам, тоннелям, пока, наконец, не выпустил на открытое шоссе. Низко над шоссе стлалось губчатое, как поролон, желто-коричневое небо. Ржавой была земля с редкими пучками жухлой травы, угрюмо сменяли друг друга глухие фасады зданий, и всюду высились мачтовые опоры, откуда то и дело выбегали механические пауки, чтобы вплести еще одну прядь в густую паутину тросов, кабелей и подвесок.
Лив вертела головой, следя за действиями пауков, но мало-помалу внимание ее привлекло небо, где обозначилась лимонно-желтая проталина, которая разгоралась и вдруг брызнула ярким пучком света.
— Ай! — вскрикнула Лив.
— Очки, где очки? — засуетилась мама, шаря по карманам сиденья.
— Вот же они, — сказал папа. — Ничего страшного, просто не надо туда смотреть.
Все трое надели очки. Мир стал темнее, однако в нем появились контраст и объем, потому что солнце, хотя и слабо, просвечивало сквозь пелену.
Место, где оно находилось, сияло, как выигрышный жетон.
— А оно вправду золотое? — тоненьким голоском спросила Лив.
— Нет, это просто очень сильная лампа, — ответил папа.
Дорога взмыла на пригорок, и Лив, обернувшись, увидела полузатянутый дымкой город. Он возвышался точно горный хребет, Зубчатые вершины терялись где-то там, за коричневой мглой; плоскость металлических скал прорезали ущелья, в чьей глубине мерцали тусклые огоньки; склоны сбегали уступами, и эту мощную цепь нельзя было охватить с одного взгляда, так как отроги ее были и справа, и слева, они уходили, растворяясь, куда-то за горизонт, в бесконечность. Все вокруг — строения, мачты, потоки машин, сама Лив казались маленькими перед дымными хребтами металла, стекла и бетонопласта.
— Вот, — сказал папа, накрывая ладонью руку девочки. — Смотри, это овеществленный труд наших отцов, дедов, прадедов, это все мы создали, — да, да, все эти горы, скалы, ущелья и пики, в каждой их клеточке частичка нашей жизни, и ты, когда подрастешь, прибавишь к ним свою…
— Ты удивительно понятно умеешь обращаться к ребенку, — недовольно заметила мама.
Разговор оборвался. Навстречу неслись рекламы. По обочине, не отставая, бежал тигр с гномиком в зубах. Над страдальческим лицом гномика витала надпись: «Страдает от болезни тот, кто диенол не пьет». Поперек полотна зажглась надпись: «Научный факт: уныние сокращает жизнь». Слова свернулись в огненный клубочек, он пропорхнул на капот, и за ветровым стеклом возникла очаровательная девчушка с бутылкой диенола в одной руке и лассо в другой. Смеясь, она отхлебнула диенол, швырнула лассо, тигр покатился и выпустил гномика. Замигала надпись: «Диенол — это информация и оптимизм на благо общества».
Лив сидела, не шелохнувшись.
Из-за горизонта выдвинулась горная цепь зданий, точь-в-точь такая, как прежде, но то был уже другой город. Дорога пошла в обход, потом нырнула в тоннель, который вывел ее на дно залива. Вода была мутная, как зимний рассвет, и Лив заскучала. Папа и мама молчали, ритмично покачиваясь в креслах. Лив задремала.
Разбудило ее ощущение каких-то странных перемен. Она открыла глаза и тотчас зажмурилась: над прозрачным верхом машины висел ослепительный свод, похожий на пустой экран информвизора, но несравненно более яркий, огромный и пугающе голый…
Когда Лив вновь открыла глаза, по куполу проносились черные молнии помех. Она осторожно скосила взгляд и асе поняла. Свод был небом, хотя и необычным, а за помехи она приняла мелькавшие а нем сучья.
— Выспалась? — заботливо спросила мама.
Лив не ответила. Безбрежность неба все еще пугала, но оттуда лилось какое-то необыкновенно ласковое тепло, с которым машинный климатизатор ничего не мог поделать.
— Скоро приедем, — сказала мама. — Пообедаем, и Лив поспит. Я же говорила, что дорога будет трудной.
— А как же послеобеденная передача про Рыжего Квантика? — спросила Лив.
— В Заповеднике надо смотреть зверей, — весело сказал отец. — После сна и отдыха, разумеется.
От огорчения Лив даже перестала смотреть по сторонам. Некоторое время она сжимала и разжимала ладошку, куда падал теплый лучик. Выяснилось, что в кулачке его удержать невозможно.
Машина замедлила ход. Показалась стоянка, а за ней домик, каких Лив еще не видывала: он был сложен из бревен и покрыт черепицей; резные, уставленные цветами балкончики верхнего этажа напоминали маленькие торты.
Перед тем как выйти, все надели маски. Лив не спрашивала зачем, потому что ей уже объяснили, что в Заповеднике совсем-совсем другой воздух, от которого может закружиться голова.
Из дома им навстречу шел человек в фуфайке с продолговатым костлявым лицом и растрепанной седой шевелюрой.
— Рад вас приветствовать в Заповеднике, — произнес он с заученной улыбкой. — Не требуется ли кому-нибудь врач?
Все посмотрели на Лив, а Лив молчала, потому что когда они только вышли из машины, ей показалось, что она оглохла, но потом она услышала голос и очень удивилась тому, что голос она слышит, а больше… ну, ровно ни-че-го!
— Врач не помешает, — категорично сказала мама. — Дорога, впечатления…
Лив затрясла головой. Слова отдавались в ушах гулко, как в пустой комнате.