Александр Васильевич Ежов
Поединок
Ему казалось, что он хорошо запомнил эти места: слева — сосновый лес, справа — болото, а позади — пылающая в огне русская деревенька. Как называлась эта деревня, он уже позабыл. С тех пор прошло порядочно времени и местность сильно изменилась: вдоль болота пролегла гравийная дорога, по которой бойко промчалась легковушка, а слева — все тот же лес; но и он казался вроде бы уже и не тем лесом: старые деревья сразу же после войны, видимо, срубили и на косогоре выросли новые молодые сосны вперемежку с березняком.
Стояла поздняя осень, и кругом было так пестро и тихо, что от тишины и безветрия чуть покалывало и звенело в ушах. Он сел на пенек возле кромки леса, задумался. Да, сколько лет, сколько зим прошло с тех пор, когда здесь, на берегах рек и озер, в болотах и лесах Северо-Запада, полыхало пламя войны, и он, Федор Гаврилов, тогда еще молоденький лейтенант, воевал в этих топких краях. Быстротечен бег времени, война отдалилась в загадочную дымку прошлого, и уже истерлись из памяти многие детали. Но Гаврилов хорошо запомнил тот единственный день, тот бой. Это был самый яростный бой в его фронтовой жизни.
…Танковый полк, в котором воевал Федор Гаврилов, наступал в болотистой местности; нужно было взломать оборону и на вторые сутки выйти в тылы врага, разгромить коммуникации и проложить дорогу пехоте к одному очень важному узловому населенному пункту.
Как только началось наступление, машина Гаврилова устремилась вперед и неожиданно натолкнулась на огонь противотанковых пушек. С первых выстрелов враг промазал, и танкисты, стреляя на ходу, раздавили фашистскую пушку. Но выстрелы продолжались с левой стороны, и командир решил сделать маневр, изменил маршрут несколько вправо. Танк мчался, подминая гусеницами кустарник и низкорослые деревца. И вдруг машина врезалась во что-то вязкое и начала оседать.
«Неужели попали в капкан?» — подумал Гаврилов. Он помедлил с минуту, соображая что делать, посмотрел на радиста Любочкина, скомандовал:
— Передай в штаб: засели в болоте. Держаться будем до последнего. Высылайте тягач.
Любочкин отправил в эфир позывные, но рация предательски молчала. А медлить нельзя, нужно было действовать. Гаврилов пружинисто приподнялся, открыл люк, осторожно просунул голову в узкое отверстие: над головой просвистели пули. Совсем рядом разорвался снаряд, выбрасывая кверху комья торфянистой земли. Командир понял; танк увяз в болотистом месиве, откуда выбраться не так-то просто.
Он быстро закрыл крышку люка и приказал водителю Ахмету Кирееву:
— Полный назад!
Ахмет включил газ, но машина, содрогаясь от рывков, еще глубже стала опускаться в торфяник и неожиданно замерла.
— Приехали! — криво усмехнувшись, проговорил башенный стрелок Петя Савельев.
— Да, прикатили к теще на блины, — согласился командир, и от близкого взрыва вражеского снаряда глаза его часто замигали. — Сели намертво, но выход найдем. В панику не бросайтесь. Поразмыслим: что и как делать.
— Известно что! — сердито откликнулся Савельев. Лицо его было бледным, он напряженно глядел в смотровую щель. — Будем отбиваться до последнего, пока снаряды да ленты пулеметные есть…
— Отбиваться — это верно, — согласился командир. — Связаться все ж надо со своими, а рация не работает. Любочкин, выручай!
Радист Любочкин заметно волновался и готов был провалиться сквозь землю: ведь надо же — оказался беспомощным в такой ответственный момент. Заикаясь, он еле слышно проговорил:
— Товарищ лейтенант, разрешите, я к своим доберусь. Попробую. Другого выхода нет.
— А если подстрелят как мокрую курицу? Что тогда?
— Не подстрелят. Я ловкий, от пули заговоренный.
Гаврилов подумал с минуту и согласился:
— Ну что ж. Иди. — И стал открывать люк.
Любочкин, словно уж извиваясь, вылез из танка, плюхнулся на землю и затаился. Враги заметили, видимо, как он вылезал, и открыли пулеметный огонь. Пули цокали о броню, и этот цокот болью отдавался а душе лейтенанта. Он переживал за радиста и пристально глядел в смотровую щель. Когда стрельба приутихла, Любочкин пополз. Двигался он медленно и вдруг застыл. Он лежал без движения, распластав на снегу длинные руки, как-то неуклюже уткнувшись лицом в землю, словно обнимал и целовал ее.
— Убили, — тяжело выдохнул Гаврилов. — Вот тебе и заговоренный.
Надо было посылать кого-то другого. Но кого? Рисковать водителем лейтенант не мог, а стрелка посылать и вовсе не резонно: он должен отбиваться. Петя Савельев считался метким стрелком. «Пойду сам», — решил Гаврилов и приказал:
— Вот что, ребята. Держитесь тут как подобает. А я уж как-нибудь доберусь. Не унывайте. Не оставлю в беде.
И он вывалился из танка, упал кулем возле гусеницы. Заметили его фашисты или нет — он не мог понять. Стрельба продолжалась. Пули свистели, и он прижимался все ниже и ниже, боялся поднять голову и ждал, когда приутихнет пальба. Петя Савельев отстреливался. Командир чувствовал его поддержку и осторожно, разгребая неглубокий снег, пополз в сторону леса. Полз и оглядывался: из танка стреляли. «Только поскорей выбраться бы из этого ада, только бы скорей», — думал он и зорко осматривал подходы к болоту, прикидывал, где лучше пройти тягачу. Наконец он оказался в неглубокой канаве. Пули уже не опасны были для него; они цвикали выше головы, и лес был совсем рядом. Еще один рывок — и он будет близок к цели: тут вот рядом лес — и по лесу пойдет во весь рост, свяжется со штабом и выручит друзей. Командование даст ему тягач, и под покровом тьмы он вызволит танк из опасной западни. Держитесь, ребята, держитесь!
